Книги стихов

сторонится обугленного леса,

не свод, не полог, но и не завеса,

имеющее вряд ли мир в виду…

А как не вспомнить, что звезда звезду

находит, мертвым камнем застывая

в галактиках, где лишь сквозь слезы льду

дано прозреть? Вдруг даль небес живая

мы для других, загадка вековая

их вечеров? Не нас ли воспевая,

там славы достигают их поэты?

Молитвенно, быть может, к нам воздеты

оттуда руки? Но и для проклятья,

соседи Бога среди бездн пустынных,

не лишены мы тоже вероятья;

что если к нам они взывают с плачем,

как будто мы от них свой образ прячем,

и если бы не свет от их божниц,

не различали бы своих мы лиц.

Читающий

Читал я долго, и в теченьи дня

дождь за окном не мог отвлечь меня.

Я даже ветер слышать перестал,

так я читал.

И на листах я видел, как на лицах,

раздумия, как будто тяжело

им оттого, что жизнь мою влекло

буксиром время в собственных границах,

и в сумерках от времени светло,

лишь вечер, вечер, вечер на страницах.

Наружу не гляжу, но рвутся строки,

чтобы словам соскальзывать, катиться

и медлить перед тем, как распроститься,

и знаю я тогда, что сад – частица

пространств, где прояснились небеса

и солнце обещает возвратиться.

И летняя так наступает ночь,

и человек встречает у обочин

дорог другого, так сосредоточен,

так пристален в общении, так точен,

что сказанное можно превозмочь.

От книги оторвусь, весь мир читая,

который так велик и так знаком,

что нет ему, как мне, конца и края,

и это разве только первый том

читаю я, себя в него вплетая.

Мои к вещам приноровились взоры,

в неизмеримом находя повторы,

и тянется земля уже туда,

где с небесами совпадут просторы,

и дом последний – первая звезда.

Созерцающий

В деревьях вижу я на заре

вихри, грозящие лесу и лугу,

и стонут окна с перепугу,

и вслушиваюсь я в округу,

тоскуя по дальнему другу

и по неведомой сестре.

Обрушивается на местность

вихрь, формы новые творя,

и вековая неизвестность,

просматривается окрестность,

как вечный стих из Псалтыря.

Над мелочами в постоянном

бореньи верх берем подчас,

а нам в смиреньи покаянном

к вещам примкнуть бы в безымянном,

и с ними вихрь возвысит нас.

Овладеваем пустяками,

и принижают нас они,

а высящегося веками,

попробуй вечного согни!

В эпоху Ветхого Завета

так ангел схватывал борца,

чьи жилы струнам из металла

уподоблял, чтоб трепетала

в них музыка или примета

вторгающегося в сердца.

И если ангел одолел

в единоборстве человека,

нужна сраженному опека;

взыскует он, покуда цел,

руки, которой, поврежденный,

в себя был вправлен и постиг:

растешь, все глубже побежденный

Тем, Кто все более велик.

Из ночного ненастья

Восемь листов с титульным

Титульный лист

Ночь, вихрь, клубящаяся мгла,

чьи клочья уносятся прочь;

ночь в складках времени залегла,

ночи не превозмочь.

И как небесных звезд ни тревожь,

ночь ширится, тучи клубя;

мрак ее на меня не похож

и не похож на тебя.

Горящие лампы бросает в дрожь

вопросом: наш свет – ложь?

И существует одна только ночь

тысячелетьями…

1

В такие ночи в переулках мрачных

потомков повстречаешь ты невзрачных,

к ним примыкая незаметно

средь начинаний неудачных

и заговаривая с ними тщетно,

для них давно не существующий,

ты не у дел

уже истлел.

Но, как мертвые, молчаливы

грядущие, хоть они грядут,

а будущего еще нет;

время – море; под воду лица

опускаются, а там утраты,

но оттуда выныривают вскоре,

не разглядев их, где рыбы в сборе

и куда канут канаты.

2

В такие ночи открывается тюрьма,

и закрадываются в сны охраны

сны-смутьяны,

шуты-шарлатаны из тех, кто исчез.

Лес! К тебе убегают, где больше спится,

пока темница все еще не отпускает.

Лес!

3

В такие ночи могут быть пожары

в театрах, чьи чудовищные чары —

угроза многоярусному залу,

где собирались тысячи к началу

и где уменьшен

век мужчин и женщин,

сверкающему обречен оскалу

огня, предшествующего обвалу

стропил и стен, когда, не дав дохнуть,

проламывают грудой чью-то грудь,

чтоб сердце раздавить кому-нибудь,

и в пламени похож на зазывалу,

смолкая, вопль…

4

В такие ночи тьма к живым сурова,

а в саркофагах начинают снова

сердца владык умерших биться вдруг,

и вся гробница сдвинуться готова,

где в золоте внезапный слышен стук

сквозь пелену камчатого покрова,

и двигаться приходится собору;

колоколам вцепиться в башни впору

когтями птичьими, когда простору

приверженные в чаяньи размаха

вот-вот качнутся; двери дребезжат,

как будто бы таща гранит громад,

ползет слепая черепаха.

5

В такие ночи думают на смертном ложе:

мы были тоже.

И, безнадежно больным потакая,

простая хорошая мысль такая

длится, пока не прервется она.

Из их сыновей лишь младший в гулком

городе бродит по закоулкам;

в ночи, когда засыпают живые,

с мертвыми думает он впервые:

что тяжестью было свинцовой,

то жизнью теперь окажется новой,

и этот праздник предчувствует он.

6

В такие ночи под флагами города́,

кажется, все

на той же полосе,

где буря ночная,

за волосы хватая,

тащит их туда, где страна другая,

и нет сада без пруда,

и такой же там пруд и дом,

тот же свет в окне и крыльцо,

и кто-то перед окном

закрыл руками лицо.

7

В такие ночи кто до смерти дорос,

тот перебирает пряди своих волос;

они, как стебли, на черепе слабы,

пока еще вживе;

им закрепиться пора бы

у смерти на ниве.