Читаем Книги Судей полностью

Странно, как посещение мест, которые были знакомы в юности, воскрешает воспоминания, будто бы стершиеся из памяти. Воспоминания эти, пока я приближался к дядиному дому, просыпались одно за другим; оттесняя друг друга, они рисовали картины, которым я не мог не улыбаться. Вид церкви напомнил постыдное воскресенье, когда я рассмеялся над каким-то смешным происшествием во время общей молитвы; вид грязного ручья вызвал к жизни историю о ловле форели; но вид домика из коричневого камня с высокой стеной вокруг сада, конечно же, напомнил самые яркие и драгоценные моменты. Здесь жил дворецкий моего дяди по имени… Уэдж – я вспомнил! Он приходил в дядин дом поутру и возвращался к себе ночью – с фонарем, если было темно и безлунно; миссис Уэдж, его жена, запирала ворота и открывала их въезжающим и выезжающим. Маленькому мальчику она казалась грозной – темная, свирепая женщина со странной качающейся походкой; стопа у нее была вывернута наружу, отчего женщина неестественно двигалась, как будто все время сворачивая вправо. Миссис Уэдж хмуро смотрела на меня, когда я стучался в дверь и просил ее открыть ворота; удостоверившись, кто перед ней, она выходила из домика, хромая и покачиваясь. По правде сказать, чтобы не сталкиваться с этой особой, стоило обойти участок, особенно после того случая, когда, не получив ответа на стук, я открыл дверь домика и нашел ее лежащей на полу, раскрасневшейся и забывшейся пьяным сном…

В последний год, когда я приезжал сюда, миссис Уэдж уехала в Уитби или Скарборо в двухнедельный отпуск. Помню, утром Уэджа не ожидали к завтраку: ему было приказано взять телегу и отвезти миссис Уэдж на станцию в Харрогейт, что в десяти милях от дома. Здесь крылось что-то странное, потому что тем утром я рано вышел из дома и готов был поклясться, что видел телегу, катящуюся по дороге, – Уэдж ехал куда-то в одиночестве. Как странно, подумал я, что мне сейчас это вспомнилось. И пока я размышлял, почему сохранилось такое незначительное воспоминание, на ум пришли мысли о дальнейших событиях, которые придавали смысл этим мелочам: несколько дней спустя Уэдж снова уехал, – его отправили к умирающей жене. Он вернулся вдовцом. Присматривать за воротами наняли женщину из деревни – этой пышнотелой особе, казалось, нравилось открывать ворота молодому джентльмену с удочкой…

В этот момент копания в старых воспоминаниях прекратились, потому что пришел агент; о его прибытии возвестил автомобильный гудок, донесшийся от домика из коричневого камня.

До заката у нас осталось время прогуляться к большому дому и в основных чертах обдумать, что нужно сделать по части покраски и ремонта; когда мы с агентом вернулись к домику, мне на ум снова пришли мысли об Уэдже.

– Раньше здесь жил дворецкий моего дяди, – сказал я. – Он еще жив? Он сейчас здесь?

– Мистер Уэдж умер две недели назад, – ответил агент. – Это случилось совершенно неожиданно; он ждал вашего приезда с нетерпением, потому что отлично вас помнил.

Хотя я очень хорошо помнил миссис Уэдж, я никак не мог представить ее мужа.

– Я помню его весьма смутно, – сказал я. – Как он выглядел?

Мистер Харкнисс описал мне Уэджа – конечно, таким, каким он его запомнил: старик среднего роста, седовласый, морщинистый, привыкший быстро озираться по сторонам во время разговора, – но это описание не пробудило во мне никаких воспоминаний. Естественно, седые волосы, морщины и привычка «быстро озираться» были приметами другого человека, куда старше того, кого я знал, и все равно – среди прочих ярких воспоминаний внешность Уэджа для меня не просто затерялась, но как будто исчезла вовсе.

Выяснилось также, что мистер Харкнисс отдал все необходимые распоряжения, чтобы обеспечить мне в доме все удобства. Одна женщина из деревни вместе с дочерью пришли рано утром, чтобы стряпать и прибираться. Мне приготовили удивительные простые блюда, и после ужина, когда я сидел, наблюдая, как медленно угасает свет в сумерках, мимо моего окна прошли женщина и девочка, направлявшиеся домой в деревню. Я слышал лязг ворот, когда они выходили, и понимал, что теперь остался в доме один. Счастливые люди, предпочитающие уединение (к их числу отношусь и я), редко испытывают это приятное чувство – осознание, что тебе никто не помешает. И я намеревался спокойно провести вечер за книгой, которая сопровождала меня в путешествии, и пасьянсом. Быстро темнело, и прежде чем устроиться поудобнее, я повернулся к камину, чтобы зажечь пару свечей. Возможно, огонек спички отбросил какую-то мимолетную тень, потому что, бросив взгляд в окно, я как будто увидел, будто черная фигура прошла мимо окна по садовой тропинке. То была мимолетная иллюзия, но я отчего-то снова подумал об Уэдже. И я все еще не мог вспомнить, как он выглядел.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека Лавкрафта

Дом о Семи Шпилях
Дом о Семи Шпилях

«Дом о Семи Шпилях» – величайший готический роман американской литературы, о котором Лавкрафт отзывался как о «главном и наиболее целостном произведении Натаниэля Готорна среди других его сочинений о сверхъестественном». В этой книге гениальный автор «Алой буквы» рассказывает о древнем родовом проклятии, которое накладывает тяжкий отпечаток на молодых и жизнерадостных героев. Бессмысленная ненависть между двумя семьями порождает ожесточение и невзгоды. Справятся ли здравомыслие и любовь с многолетней враждой – тем более что давняя история с клеветой грозит повториться вновь?В настоящем издании представлен блестящий анонимный перевод XIX века. Орфография и пунктуация приближены к современным нормам, при этом максимально сохранены особенности литературного стиля позапрошлого столетия.

Натаниель Готорн

Классическая проза ХIX века / Прочее / Зарубежная классика

Похожие книги

Африканский дневник
Африканский дневник

«Цель этой книги дать несколько картинок из жизни и быта огромного африканского континента, которого жизнь я подслушивал из всего двух-трех пунктов; и, как мне кажется, – все же подслушал я кое-что. Пребывание в тихой арабской деревне, в Радесе мне было огромнейшим откровением, расширяющим горизонты; отсюда я мысленно путешествовал в недра Африки, в глубь столетий, слагавших ее современную жизнь; эту жизнь мы уже чувствуем, тысячи нитей связуют нас с Африкой. Будучи в 1911 году с женою в Тунисии и Египте, все время мы посвящали уразуменью картин, встававших перед нами; и, собственно говоря, эта книга не может быть названа «Путевыми заметками». Это – скорее «Африканский дневник». Вместе с тем эта книга естественно связана с другой моей книгою, изданной в России под названием «Офейра» и изданной в Берлине под названием «Путевые заметки». И тем не менее эта книга самостоятельна: тему «Африка» берет она шире, нежели «Путевые заметки». Как таковую самостоятельную книгу я предлагаю ее вниманию читателя…»

Андрей Белый , Николай Степанович Гумилев

Публицистика / Классическая проза ХX века
Плексус
Плексус

Генри Миллер – виднейший представитель экспериментального направления в американской прозе XX века, дерзкий новатор, чьи лучшие произведения долгое время находились под запретом на его родине, мастер исповедально-автобиографического жанра. Скандальную славу принесла ему «Парижская трилогия» – «Тропик Рака», «Черная весна», «Тропик Козерога»; эти книги шли к широкому читателю десятилетиями, преодолевая судебные запреты и цензурные рогатки. Следующим по масштабности сочинением Миллера явилась трилогия «Распятие розы» («Роза распятия»), начатая романом «Сексус» и продолженная «Плексусом». Да, прежде эти книги шокировали, но теперь, когда скандал давно утих, осталась сила слова, сила подлинного чувства, сила прозрения, сила огромного таланта. В романе Миллер рассказывает о своих путешествиях по Америке, о том, как, оставив работу в телеграфной компании, пытался обратиться к творчеству; он размышляет об искусстве, анализирует Достоевского, Шпенглера и других выдающихся мыслителей…

Генри Валентайн Миллер , Генри Миллер

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века
Дело
Дело

Действие романа «Дело» происходит в атмосфере университетской жизни Кембриджа с ее сложившимися консервативными традициями, со сложной иерархией ученого руководства колледжами.Молодой ученый Дональд Говард обвинен в научном подлоге и по решению суда старейшин исключен из числа преподавателей университета. Одна из важных фотографий, содержавшаяся в его труде, который обеспечил ему получение научной степени, оказалась поддельной. Его попытки оправдаться только окончательно отталкивают от Говарда руководителей университета. Дело Дональда Говарда кажется всем предельно ясным и не заслуживающим дальнейшей траты времени…И вдруг один из ученых колледжа находит в тетради подпись к фотографии, косвенно свидетельствующую о правоте Говарда. Данное обстоятельство дает право пересмотреть дело Говарда, вокруг которого начинается борьба, становящаяся особо острой из-за предстоящих выборов на пост ректора университета и самой личности Говарда — его политических взглядов и характера.

Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Чарльз Перси Сноу

Драматургия / Проза / Классическая проза ХX века / Современная проза