Книги Судей

– Не будь дурачком, Фрэнк, – внезапно сказала Марджери. – Как может человек раздвоиться с самим собой?

– По меньшей мере двумя способами. Он может сойти с ума или умереть. Осмелюсь сказать, что это не так уж важно, если только человеку удалось сотворить то, что следовало; но это пугало меня.

Независимо от собственного желания, возможно, потому, что страх – самая заразная из всех болезней, Марджери почувствовала холодок, думая о новой работе мужа. Но она овладела собой.

– Когда приходит время умирать, мы умираем, – сказала она, – и тут ничем не помочь. Но все мы можем избежать глупостей, пока живы, по крайней мере, ты можешь, а речь я веду именно о тебе.

Фрэнк вернулся на свое место и заговорил уже спокойнее.

– Я знаю, все это звучит нелепо и абсурдно, – сказал он, – но если я напишу автопортрет так, как я задумал, я вложу в него всего себя. Уверен, это будет прекрасная вещь. Никогда не появится картины, подобной этой. Но говорю тебе – я не в лихорадке, если хочешь, пощупай пульс, – если я напишу ее, а я верю, что смогу, со мной случится нечто. Ты увидишь на ней и мое тело, и мою душу. Но на этом пути сотни опасностей. Я даже не хочу гадать о том, что со мной случится. Более того, я боюсь этого.

И снова на какое-то мгновенье Марджери почувствовала испуг. Страх Фрэнка и та серьезность, с какой он говорил, были очень заразительны. Она призвала на помощь весь свой здравый смысл. Да нет же! Такие вещи не случаются – это невозможно в цивилизованной стране в конце девятнадцатого века.

– Ох, мой милый мальчик, – сказала она, – как же это похоже на тебя – рассказывать нам, что у тебя выйдет прекрасная вещь, что никогда не было и не будет картины, подобной твоей. А еще больше в твоем духе, если после восхитительного начала ты скажешь, что это ужас, и растопчешь картину, зарекаясь, что никогда снова не прикоснешься кистью к холсту. Я полагаю, что все это – часть твоего художественного темперамента.

Фрэнк думал о другом своем страхе, о котором не мог рассказать Марджери, потому что она отказывалась слушать об этом раньше. Он положил ладонь ей на руку.

– Марджери, скажи мне, чтобы я не делал этого, – сказал он с серьезным видом. – Если ты скажешь не делать, я и не стану.

– Мой дорогой Фрэнк, ты только что сказал нам, что сделаешь это непременно. Но зачем я буду говорить тебе, чтобы ты этого не делал? Я думаю, что это будет лучшая вещь в мире… для тебя.

– Ладно, посмотрим. Джек, так ты точно собрался уезжать завтра? Почему бы тебе не остаться, чтобы быть свидетелем?

– Нет, я должен ехать, – сказал Джек. – Но если миссис Тревор пришлет мне открытку или телеграфирует, если у тебя появятся мрачные симптомы ухода на Небеса или в бедлам, я сразу же вернусь – обещаю. Боже мой, как беспокойно я буду себя чувствовать! Достаточно только слов: «Мистер Тревор собирается в бедлам», или: «Мой муж собирается на Небеса», – и я тут же приеду. Но завтра я должен ехать. Меня уже целую неделю ждут в Нью-Куэй. И кроме того, я здесь написал так много берез, что вполне могу услышать: он, дескать, собирается написать все деревья в Англии, точно так же, как Мур[23] написал весь Английский канал[24]. Как я слышал, он начал с Атлантического океана.

Фрэнк засмеялся.

– О да, Мур действительно написал море во всех подробностях. Если предположить, что все морские карты будут потеряны, то насколько полезным окажется его творчество! Можно будет восстановить их по его картинам, настолько они точны.

– На мой взгляд, они все похожи на карту Бельма-на из «Охоты на Снарка»[25], – сказала Марджери, – без малейшего следа земли.

– А что будет, Фрэнк, если ты напишешь несколько сотен миль моря? – с улыбкой спросил Джек. – Полагаю, что одним прекрасным утром тебя найдут утонувшим в собственной студии и определят то место, где ты утонул, глядя на картину, которую ты написал. Но здесь будут некоторые затруднения.

– Он должен быть очень осмотрительным и изображать только мелководье, – засмеялась Марджери. – Уж там-то он не утонет. О, Фрэнк, возможно, твое астральное тело склонно перескакивать из картины в картину!

– Астральный вздор! – сказал Фрэнк. – Ладно, пойдемте в дом, становится прохладно.

На мгновение он остановился на пороге стеклянной двери, ведущей в гостиную.

– Если кто-нибудь из вас, особенно ты, Марджери, – сказал он, – по ошибке примет мой портрет за меня самого, я буду знать, что тот особый страх, о котором я рассказывал, воплотился в реальность. А затем, если вы пожелаете, мы обсудим, целесообразно ли мне продолжать работу. Я начинаю завтра.

Глава III

Джек Эрмитадж собирался уехать в половине девятого утра, чтобы успеть на поезд, – до Труро, ближайшей железнодорожной станции, было около десяти миль, – поэтому позавтракал он в одиночестве. Всю ночь хлестал проливной дождь, но к утру небо расчистилось, и все вокруг выглядело удивительно чистым и свежим. За десять минут до появления экипажа вышла Марджери, чтобы проводить его. Она выглядела невыспавшейся и расстроенной.