Книги Судей

– Нет, оно нехорошо, – сказал он, посмотрев на холст. – Мне нужно нарисовать то, что я есть на самом деле. А не то, что Марджери думает обо мне.

Взяв хлебный мякиш со стола, он с его помощью стер лицо, которое нарисовал полчаса назад, когда рядом была Марджери. Потом придирчиво изучил сделанный только что набросок и убедился в том, что ему удалось поймать суть. Лицо на бумаге казалось воодушевленным. Веки были немного опущены, а взгляд из-под них направлен чуть в сторону. В глазах светилась печаль, а губы слегка разомкнуты в улыбке, но эту улыбку нельзя было назвать веселой. В целом на лице было тоскливо-задумчивое выражение – казалось, что человек на рисунке (он сам), слушая шум веселого города, был бы и рад предаться сладостным развлечениям, но в то же время понимал, насколько они дурны.

Фрэнк снова взял в руки карандаш. В наброске было что-то не устраивающее его. Он посмотрел на свое отражение в зеркале, потом отвел взгляд, снова посмотрел и наконец увидел то, чего не хватало. Он нанес два быстрых штриха, чтобы усилить тень в складках губ, и набросок был закончен. То выражение, которое он все утро пытался уловить с таким трудом, было схвачено, и теперь он гадал, сумеет ли Марджери увидеть его таким, какой он есть.

Через некоторое время Марджери снова зашла в студию. Ее муж рисовал быстро и увлеченно, он даже не взглянул на нее. Того лица, что он набросал во время завтрака, не было, а новое было едва отмечено несколькими линиями. Она была разочарована – на ее взгляд, с тех пор как она ушла, работа особо не продвинулась в главном.

– Ну, как твои дела? – спросила она, чтобы не молчать.

– Ты и сама можешь посмотреть.

Он отошел от портрета, чтобы дать ей возможность увидеть сделанное. Она отметила, что он ярче выделил контуры по сравнению с тем, что было раньше, и прорисовал задний план.

– Ну что же, замечательно! – сказала она. – Но почему ты снова стер лицо?

Фрэнк поднял на нее глаза.

– Ах, да… Я стер его сразу после того, как ты ушла, и сделал другой набросок. Теперь я знаю, как мое лицо должно выглядеть на портрете, но пока не перенес его на холст. Сейчас займусь этим.

– Что ты делаешь? – спросила Марджери, увидев, как он крутит в руках какой-то пожелтевший листок, схватив его со столика. – Это какая-то программка?

– Ах да, программка… Вывалилась из книги и попалась под руку.

Он отбросил программку, взял уголек, набросал лицо на холсте и снова отошел в сторону.

– Посмотри!

– О Фрэнк, не стоит… – воскликнула Марджери. – Ты выглядишь как преступник или что-то в этом роде… Как будто тебя вынуждают оплатить счет, который ты и не собирался оплачивать.

Фрэнк коротко и горько рассмеялся.

– А по-моему, очень удачно, – сказал он.

Марджери продолжала смотреть на холст.

– Это лицо ужасно, – сказала она. – Но я не могу понять, что в нем не так. И… все же это твое лицо.

Она оторвала взгляд от холста, посмотрела на мужа и увидела, что он выглядит не лучшим образом – на его лице отражалась мука.

– Кажется, я понимаю, в чем дело, – сказала она. – Ты хмурился и рычал до тех пор, пока не стал похож на того, кого нарисовал. О Фрэнк, ты ведь так и не позавтракал! Садись и немедленно положи что-нибудь в рот! Все это из-за того, что ты ничего не ел!

– Ты думаешь, только из-за этого? – спросил он. – По твоему мнению это лицо человека, который всего лишь не позавтракал? А мне кажется, это лицо человека виноватого…

– Виноватого, согласна. Вот как только ты съешь свой завтрак, хоть он и остыл, как только выкуришь свою противную черную трубку, твое лицо больше не будет выглядеть виноватым.

Фрэнк посмотрел на холст с видом равнодушного наблюдателя.

– Мне кажется, что эта тварь сделала что-то гораздо худшее, чем не съела свой завтрак, – сказал он.

– Что за чепуха! – возмутилась Марджери. – Я принесу тебе свежий чай, но посмотри на эту восхитительную холодную куропатку – она просто умирает от того, что ее еще не съели. Принимайся-ка за нее, пока меня не будет.

Фрэнк почувствовал голод; он уселся и принялся разрезать «восхитительную куропатку», о которой говорила Марджери. У него было странное ощущение, как будто он только что очнулся ото сна или, наоборот, только что заснул и видит сон. Он не мог понять, что представлялось более реальным – те часы, что он провел перед холстом, или настоящий момент, когда он думает о Марджери. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что оба эти состояния целиком захватывали его, хотя и были совершенно непохожи.

Внезапно он импульсивно отбросил нож и вилку и снова повернулся к картине. Да, сомнений не оставалось. В чертах лица угадывалась виноватость, и, как подметила Марджери, в этом он был похож на самого себя.

Что до Марджери, то когда она обнаружила стертое лицо, вернувшись в студию после завтрака, и особенно когда на ее глазах Фрэнк набросал другое, к ней вернулись все ее страхи и сомнения. Однако она, совершив над собой усилие, прогнала тревожные мысли. Вскоре она принесла свежий чай и попыталась разговорить мужа.