Но клубу единомышленников эта участь не грозит. Право на отдельное мнение они не считают ценностью и даже наоборот, а тогда с чего бы им видеть в Горбачеве благодетеля? Вольно ж ему было разрушать коммунизм ради свобод, которые дружно для всех сделались ненавистными.
Есть артистка Полина Стрепетова. Те, кто изучали историю театра, ее знают: она великая и трагическая, огнедышащая и влажная, она Катерина из «Грозы», луч света в темном царстве. И есть знаменитый портрет Репина, известный всем, кто хоть немного знает русскую живопись. И там Стрепетова ровно такая, как в мифе, который они в четыре руки с Ильей Ефимовичем сваяли – луч жарко пробивается из темноты.
Стрепетова прожила всего 53 года. Директор императорских театров И. А. Всеволожской, в злобной кабинетной тиши творивший свои карикатуры, запечатлел Стрепетову, когда ей было вообще 40–45 лет, не больше. Но изображена им бабка-функционерка, матерая, дама треф за 70. Эта бабка, наверное, жила в Стрепетовой, вечно юной, как и положено героине трагедии. Эта бабка наверняка жила и во Всеволожском, иначе бы он ее не изобразил. То, что он делает, потом обозвали «деконструкцией мифа». Сейчас с подобными деконструкциями власть вступила в смертельный бой, что, прежде всего, смертельно глупо: деконструкция только выявляет миф, а значит, позволяет ему жить. Без матерой бабки, без ума холодных наблюдений и сердца горестных замет, луч света посиял бы чуток и заглох, навсегда похороненный в невозмутимо прекрасном темном царстве.
Сегодня в Царицыно открывается выставка «Тузы, дамы, валеты. Двор и театр в карикатурах И. А. Всеволожского из собрания В. П. Погожева». Куратор выставки Аркадий Ипполитов всех зовет и приглашает.
Вчера был день рождения Ходасевича, и Глеб Морев запостил изумительные его стихи:
Я вспомнил картину Магритта «Ключ к пространству» из коллекции Тиссена в Мадриде и написал, что стихотворение Ходасевича это русский и поэтический вариант того же самого. У Магритта пейзаж сохраняется в разбившемся стекле, как на бельмах у слепого, где дом, лужок, забор, и это названо «ключом к пространству». В ключе отныне нуждается окно, которое распахнуто в мир, ведь сам мир распался на куски и сохранился в осколках. Что при этом видит человек, глядящий в окно? – он подобен слепому.
Глаз, кстати, тоже окно.
Магритт и Ходасевич тут близки, даже очень, но, сказав, что стихотворение – русский и словесный вариант картины, я ошибся: поэзия на тринадцать лет опередила живопись. Ходасевич со слепым были первыми. При этом Магритт в 1936 году пришел туда же своим ходом – стадиальная общность самая непререкаемая. Ведь как бывает? – Богу нужно что-то сейчас сказать, и разные души на разных полюсах земли угадывают какой-то смутный зов и, откликаясь на него, сочиняют единственные слова, линии, звуки, божественные слова, божественные звуки, а потом выясняется, что все это части общего замысла, что 1923–1936 это одна эпоха, одни приоритеты, один в конечном счете стиль, одно, прости господи, ар деко.
Драматичнее всего разрыв шаблона. Вы любите родину, но не любите Путина. Вы преданы свободам, но не заукраинец. Вы за выбор каждого и за Господа нашего Иисуса Христа. Вы ненавидите тех, кто уничтожает старину, но также ненавидите слово «скрепы». Зато вы обожаете предания и сказания, но вовсе не про то, что англичанка с американкой нам в два очка гадят. Ну и так далее и тому подобное. Современное сознание очень этому сопротивляется. Оно жаждет единства, оно требует стройности. Звенья должны соединяться в цепь, маркируя друг друга, иначе они не нужны. Иначе, ничего не понятно. Шаг в сторону, причудливый и своенравный, рушит всю картину и оскорбителен для собеседника, его умственное хозяйство покоится на целом, которое взяли и вынули. Если вы любите тощих костлявых брюнеток, то к ним полагается белое вино, интернациональная готика и музыка Шенберга. Уж будьте добры понимать это. А вас застукали уткнувшимся в сиську толстухи, в жизни или на картине Рубенса. Все, стройность рухнула, а с ней и мироздание, садись, Петров, два, ты не сдал экзамен.