Книжка-подушка

«Филарету наскучили постоянные и, быть может, не всегда строго проверенные, но вполне понятные ходатайства Гааза о предстательстве комитета за „невинно осужденных“ арестантов. „Вы все говорите, Федор Петрович, – сказал Филарет, – о невинно осужденных… Таких нет. Если человек подвергнут каре – значит, есть за ним вина“… Вспыльчивый и сангвинический Гааз вскочил со своего места. „Да вы о Христе позабыли, владыко!“ – вскричал он, указывая тем и на черствость подобного заявления в устах архипастыря, и на евангельское событие – осуждение невинного. Все смутились и замерли на месте: таких вещей Филарету, стоявшему в исключительно влиятельном положении, никогда еще и никто не дерзал говорить. Но глубина ума Филарета была равносильна сердечной глубине Гааза. Он поник головой и замолчал, а затем, после нескольких минут томительной тишины встал и, сказав: „Нет, Федор Петрович! Когда я произнес мои поспешные слова, не я о Христе позабыл, – Христос меня позабыл!..“ – благословил всех и вышел».

«Христос меня позабыл!». Кто из нынешних иерархов так скажет, да хотя бы назовет свои слова поспешными?

4 октября

Невозможно читать всю ту агрессивную чушь, которую нынче принято писать про 4 октября. Скажу об этом хотя бы пару слов. Указ Ельцина № 1400 о разгоне Верховного совета – один из самых правильных в постсоветской истории. Это была палата мордов еще хуже нынешней Думы. Оплакивать там некого и нечего. Делать из Хасбулатова и Руцкого столпов парламентаризма и демократии – крайне нелепая идея. Нарушил Ельцин Конституцию или не нарушил, мне было совершенно все равно и тогда, и сейчас. Против Макашова, Баркашова и пр. бандитов и уголовников надо защищаться любыми доступными способами. У генерала Корнилова в 1917 году это не вышло, у Ельцина в 1993 получилось и, слава богу. Несомненно, что именно тогда родился кровавый кремлевский режим, но и он лучше Москвы 3 октября, даже при том, что, как Иван не помнящий родства, все время плюет в собственную колыбель. Либеральная интеллигенция была тогда такой же, как в 1917 году, и такой же, как сегодня – шумной и малость бессмысленной, говорила и делала разные глупости. Как барыня в каракулях, она поскользнулась и – бац! – растянулась. Но ни тогда, ни сейчас не хотелось тыкать в нее пальцем и говорить «гы!». В конце концов, барыня в каракулях – самый человекообразный персонаж поэмы Блока «Двенадцать». Лучше там никого нет.

5 октября

Художника Илью Трушевского называли надеждой современного искусства. Сейчас он сидит за изнасилование, при этом по-прежнему занимается творчеством, и работы его представлены на различных выставках. Colta предложила широкой художественной общественности высказаться. Художественная общественность решила еще раз осудить Трушевского, уже приговоренного судом к сроку.

Если не считать Марата Гельмана и буквально двух-трех миролюбивых голосов, общественность образовала стройный хор людоедов. Ярче всех, разумеется, выступила Екатерина Деготь, которая считает, что «за сексизм институции и отдельных граждан нужно заносить в свой ментальный черный список точно так же, как и за расистские высказывания». И ее отношение к Трушевскому, когда он выйдет на свободу, будет зависеть от того, «как он поведет себя публично после своей отсидки: такая вещь, как искреннее раскаяние, вообще-то существует, так что я буду судить по тому, что я услышу или прочитаю». Вам это ничего не напоминает? Ведь это в чистом виде отец Чаплин и др. фарисейские отцы, требующие раскаяния от Pussy Riot – с той лишь разницей, конечно, что девушки не совершили вообще никакого преступления, а Трушевский совершил – тягчайшее. Но разница эта, казалось бы существенная, не должна играть никакой роли. Требование раскаяния и в том, и в другом случае – одинаковое кликушество.

Преступление не должно остаться без наказания. Оно и не осталось. Был суд, он приговорил Трушевского к 5 годам лагерей общего режима, это, собственно, и есть его искупление вины. Требование раскаяния обессмысливает суд, делает ничтожным приговор, 5 лет общего режима тогда жук чихнул. А ведь художественная общественность только что справедливо охала над письмом Толоконниковой, живописующим ужас зоны; даже если Трушевский находится в чуть более сладких условиях, они все равно не сахар. Три года назад он был насильником, достойным негодования, но сегодня он зэк, достойный сожаления. Неужто не так? Слов сочувствия к сидельцу с ходу не найдешь, зато слов ненависти к нему с избытком – захлебывающихся, как у православного талибана. Зачем тогда спрашивать, откуда он возник?

Церковь – и католическая, и РПЦ в лучшие свои минуты – говорит, что она бичует грех, но не грешников. К грешникам она спешит на помощь, она их любит, она за них молится. Адепты современного искусства живут с опозданием на 2000 лет, как будто Господь наш Иисус Христос никогда и никуда не приходил.

6 октября