Книжка-подушка

Наталия Осипова вопрошает про финал фильма «Оттепель»: «А вот такой чисто профессиональный вопрос, к сценарию: а как девушка узнала, что мужик уезжает? И с какого вокзала, с какой платформы, в каком вагоне, простите за прозу?»

Нам весь фильм показывают павильон, съемки, игру, фикцию, иллюзион. Весь, повторяю, фильм. 12 серий подряд. Поэтому так странны требования правды жизни: где 1961 год, его носки и занавески?

В финале условность делает еще один виток. Почему героиня приходит на вокзал, как узнала, что герой уезжает? Героиня приходит потому, что должна была поцеловать героя в щеку. Может, вся сцена происходит в его или в ее воображении. Это правда волшебного фонаря.

«Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой. Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит», – сказал Пушкин. Любимейший гр. А. К. Толстой записал на полях пушкинской книжки: «Чуда не вижу я тут. Генерал-лейтенант Захаржевский, в урне той дно просверлив, воду провел чрез нее».

Это, дорогие мои, была шутка. Еще раз: шутка. Не нужно всякий раз искать Захаржевского.

12 декабря

Как там вчера сказал вождь? В чем нынче антинародность? Кто тут главный враг? «Бесполая толерантность». А ему подавай почву, кровь, пот, кал, мочу, сперму, весь урожай бушующей жизни. Настоящий полковник. Жан Жене какой-то, а не В. В. Путин.

14 декабря

Последовательность событий такая. Пьеро ди Козимо, флорентийского художника конца XV – начала XVI века я обожаю с детства, всю жизнь. Но он у меня подевался куда-то в последние годы, забыл я о нем. И тут Татьяна Левина – сердечная ей благодарность! – выложила великую «Смерть Прокриды» из Лондона. Она на самом деле вовсе и не «Смерть Прокриды», а безымянный «Мифологический сюжет» или «Сатир, оплакивающий нимфу» – так, кажется, в разные годы называлась картина. Все это, впрочем, не важно, а важно, какая там смерть, какая неизбывная чувственность сатира, какая строгая тоска у пса, какие детские, райские травы, какие цапли и собаки, какое рождающееся прямо в ночь серебристое утро – конец ли дня, конец ли мира, иль тайна тайн во мне опять. Пошел в Гугл, чтобы поставить эту картину себе обложкой на фейсбук, и наткнулся на Венеру и Марса, тоже Пьеро ди Козимо, соблазнился и Венерой, и Марсом, но цапли не отпускали. Вернулся к ним в Гугл и понял, что морда моего лица в этот мир никак не лезет, ну, никак, а Тит, прекраснейший неаполитанский мастиф, любимый пес, встает, как влитой. Он оттуда.

17 декабря

Наталия Геворкян, живущая в Париже, пишет: «Иду с незнакомым мне московским мужчиной, которого московские же друзья просили проконсультировать. Навстречу из ворот темнокожий парень выкатывает мусорный бак. Он здоровается, я здороваюсь. Мужчина: „Вы с ним поздоровались“. Я: „Ну да“. Он: „Вы знакомы с черным мусорщиком?“ Что-то совсем не так в датском королевстве, из которого он приехал».

Чудесная зарисовка. Но я не думаю, что она про бессознательный расизм (сознательный мы заведомо откидываем и не обсуждаем). Она – про глупый социальный снобизм (который, впрочем, всегда глуп). Будь на месте черного мусорщика белый, недоумение московского мужчины никуда бы не делось. Черный, конечно, еще показательней, чернота увеличивает пропасть, с осознания которой начинается чувство собственного достоинства. Эту пропасть берегут, лелеют (а не перепрыгивают с помощью одного слова «здравствуйте»), любовно возделывают днем, подсвечивают в ночи, знание о ней несут гордо, торжественно, как олимпийский факел. И эта история не про родину, а именно про москвичей – в провинции ничего подобного нет. Столичный фрустрированный житель, вышедший наконец в дамки, – главный результат реформ, похоже.

P. S. В комменты пришел писатель Дмитрий Данилов: «В Москве вообще не принято здороваться с незнакомыми людьми, и я сильно не уверен, что это принято в Париже, Нью-Йорке или Чикаго. Если в Нью-Йорке начать со всеми подряд здороваться, это будет очень смешно. Так что не очень понятен пафос высказывания Натальи Геворкян. Человек удивился не факту здорования, а факту знакомства – ну да, это довольно необычно в наши дни, когда операции с мусором производят не патриархальные дворники, а индустриально обезличенные люди-функции».

Я не очень понял противопоставления. Здороваться надо и с патриархальными, и с людьми-функциями, они такие же люди. Никакой разницы. Здороваться надо со всеми – и с теми, с кем хорошо знаком, и с теми, с кем знаком едва, с кем виделся единожды и с кем не знаком вовсе, а просто встретился глазами. Здороваться надо с друзьями, с врагами, с людьми идейно близкими и полностью чуждыми, это всего лишь вежливость. Здороваться лучше, чем не здороваться: с чем здесь спорить?