Книжный магазин воспоминаний. Что бы вы изменили, если бы могли вернуться в прошлое?

Время не ждет, оно неумолимо течет вперед. На часах уже четыре часа пятнадцать минут. Больница – удивительное место, отнимающее у людей одновременно и время, и энергию. У меня в запасе всего лишь час и пятнадцать минут. Я нарочно стараюсь весело болтать, чтобы мама не успела глубоко задуматься, и поспешно хватаю ее под руку. Я лишь сократила дистанцию между нами, но мне тут же стало горячо от маминого тепла.

А можно просто остаться здесь? Глядя на не замирающую ни на миг секундную стрелку часов, ощущалось бессилие: все, что я успею сделать здесь – один звонок в больницу. Я знала, что могу повлиять только на то, чтобы мамину болезнь обнаружили на ранней стадии, и заставить ее, не откладывая, сходить в больницу. Однако перед глазами темнело, когда я представляла, что, возможно, мама окажется в одиночестве, когда врачи с серьезными лицами скажут ей это страшное слово – рак. Поэтому мысленно добавляю в список дел, которые нужно успеть сделать здесь, «позвонить папе», чтобы он настоял на посещении больницы. Как она сделала это для него.

– Мам.

– Что?

Я смотрю, как на табло лифта, который мы только что упустили, цифра меняется с двойки на тройку. Она притворяется спокойной, хотя я понимаю, что это не так, по шуршанию смятой бумаги, когда она глубоко запускает обе руки в карманы пуховика. Мама – левша, и я встаю слева, чтобы положить руку в ее карман. Моя ладонь прикасается к маминой, плотно сжимающей в кулаке смятое направление от врача. Снова используя в качестве отговорки холод, я крепко сжимаю мамину руку. И говорю:

– Все в порядке. Все будет хорошо. Не переживай, мам. Все будет хорошо.

Я записала ее в больницу на ближайшую дату и снова взяла в руки телефон-раскладушку, от которого давно успела отвыкнуть, как вдруг… засомневалась.

Неужели папа чувствовал себя так же, когда звонил мне той темной осенней ночью, чтобы впервые сообщить о маминой болезни? Рак еще не подтвердили, и мне нужно лишь сообщить ему о подобной вероятности, только нажать на кнопку вызова оказалось невероятно тяжело. С чего начать? Мы поменялись ролями, но какими словами поведать ему о постигшем нас несчастье?

Я бесцельно вожу пальцами по проигрывателю. Мне нравилось, как все кнопочки загорались синим, когда я включала его. Теперь думаю, что, когда папа сообщал мне новости о маминой болезни, сидя в машине, он тоже был наедине с похожим синим светом. Огоньки приборной панели, плавно покачивающиеся, словно преломляясь под струями дождевой воды, и голос папы, изо всех сил старающегося оставаться спокойным. Скорее всего, тогда он точно был не в порядке. Это лишь мои трусливые мысли. Я сама исказила свои воспоминания, а папа на самом деле не вел себя ни безразлично, ни холодно.

Тогда я была слишком юна и, использовав возраст в качестве прикрытия, взвалила всю ношу на его плечи и сбежала. Если ты взрослый – это не значит, что ты можешь оставаться сильным в любой ситуации. Наоборот, теперь я знаю: чем старше становишься, тем больше появляется вещей, которые страшат тебя.

На этот раз моя очередь быть смелой. Я с силой нажимаю на кнопку вызова и, с тревогой слушая гудки, нервно кручу кнопки ни в чем не повинного проигрывателя, пока на том конце провода не раздастся папин голос. Стрелки на часах неуклонно бегут вперед, а гудки становятся все длиннее, будто нарочно растягивая время. Сердце стучит быстрее. Из-за закрытой двери доносится шум – мама начала готовить ужин. А, точно. Я ведь хотела непременно поесть маминой еды, если удастся попасть в прошлое.

Четыре часа сорок три минуты. Я должна покинуть это место до половины шестого, так что мне не суждено снова попробовать еду, приготовленную мамой.

– Алло, пап? Это я. Сегодня мама…

Вместо обычной рисоварки мама использует машину с варкой под давлением. Щелчок закрывающейся крышки проникает сквозь узкую щель двери. В то же мгновение в прижатом к щеке телефоне раздается папин голос. Я прокручиваю в голове заранее подготовленную речь и бегло начинаю говорить, как актриса, читающая сценарий. Он долго молчит. А затем произносит те же слова, что и всегда:

– Папа со всем разберется. Ни о чем не беспокойся, малышка.

– Хорошо. Я тебе верю, пап. Только обязательно сходи в больницу вместе с мамой.

Тридцатичетырехлетняя я привыкла повторять: «Ну пап. Я ведь уже не ребенок. Если что-то случается, ты должен советоваться со мной и с Чжиху». Я никак не могла понять, почему он продолжал обращаться с нами как с детьми. Из-за этого мы столько раз спорили, повышая голос и раня друг друга обидными словами, что уже и не счесть. Однако я все еще была глупым птенчиком, который хотел спрятаться в папиной тени. Его слова о том, что не нужно беспокоиться и он со всем разберется, действовали успокаивающе.