Книжный на левом берегу Сены

Самой важной была новость о том, что ни один американский издатель не рискнет и на пушечный выстрел приблизиться к «Улиссу», и потому вопрос о публикации отпал сам собой. Если в величественной громаде суда Джефферсон-Маркет роман признают непристойным, он превратится в запрещенную книгу с самыми мрачными перспективами.

Джойс взял за моду являться в «Шекспира и компанию» и с преувеличенным возбуждением восклицать: «Угадайте что!»

При первой такой выходке его лицо так сияло предвкушением радости, что сердце Сильвии пустилось вскачь и она вопросила: «Невиновен?»

Когда она услышала в ответ: «Ничего!», то скомкала телеграмму и швырнула в него. В последующие разы, когда он опять раззадоривал ее надежды, она выпускала в его сторону облако дыма, сурово насупливала брови, а он принимался хохотать, пока не закашливался.

Любопытным поворотом событий стало то, что с некоторых пор Сильвия чаще видела у себя в лавке Жюли, невесту Мишеля.

— Мне нравится практиковаться в английском, — объяснила та, когда Сильвия спросила, почему она ходит к ней, а не в «Ля мезон», где все посетители говорят по-французски. — И еще ваша лавка очень нравится Мишелю, ведь вы открыли ему многих поэтов, которые ему полюбились. Так я и сама становлюсь ближе к нему, понимаете?

Сильвия улыбнулась, и сердце ее зашлось от гордости. Как ни симпатизировала она Жюли, ей очень не хватало Мишеля, и она задавалась вопросом, почему он теперь так редко заходит. Теперь Жюли по его просьбе покупала в лавке книги и передавала Сильвии от него пакеты с мясными гостинцами.

К концу февраля Жюли уже ждала ребенка и жаловалась, что скоро ей придется на время расстаться с танцами.

— Я люблю балет, — говорила она, и на ее глаза набегали слезы. — Это единственное, что давало мне силы, когда отца и брата убили на войне, а мама ушла в монастырь. Балет помогал мне прокормить себя и Бабетту.

Жюли трогательно гордилась младшей сестренкой, которая теперь поступила в университет и собиралась стать учителем.

— Разве я могу вот так взять и отказаться от балета?

Лучшее, что сумела придумать Сильвия в утешение Жюли, — это дать ей романы Джейн Остин, в которых, как она считала, привлекательнее всего описываются радости семейной жизни. Она никогда не признавалась ей в том, что думает о детях и балете: «Слава богу, что мне никогда не придется делать подобного выбора». Жюли же она сказала со всей убедительностью, на какую была способна:

— Уверена, что материнство подарит вам много других радостей.

— Уверена, — послушно повторила за ней Жюли. — Но вы же меня понимаете, да?

Девчушка отчаянно нуждалась в том, чтобы ее горести услышали. Сильвия сжала ее и сказала:

— Я очень вас понимаю. И думаю, Мишель тоже поймет.

Любой, кто читает так много, умеет сопереживать другим.

В первые недели нового года в Париж приехала мать Сильвии, и ее восторженным охам и ахам в адрес «Шекспира и компании» не было конца.

— Милая моя Сильвия! Это же чудо что такое! — Беспрестанно всплескивая руками, Элинор Бич веселой колибри порхала по лавке, выхватывала с полки какой-нибудь том и разглядывала его, пока не отвлекалась на что-то другое. Автографы Уитмена смотрятся ну просто великолепно! О, да тут у тебя и Блейк! А что-нибудь из Россетти^[87] есть?

Теперь, когда рядом не было ни отца, ни сестер, Сильвия смогла посмотреть на мать совсем другими глазами. Элинор казалась ей более жизнерадостной, воздушной, готовой каждый миг изумляться и совершенно поглощенной своими новыми мыслями и увлечениями. Сильвии подумалось даже, что, вздумай она поцеловать Адриенну на глазах у матери, та бы и не заметила.

— Твоя мама совершенно очаровательна, — сказала Адриенна под конец долгого дня, когда они посетили музеи Родена и д’Орсе. Как ни привыкла Сильвия проводить целый день на ногах в лавке, даже у нее в тот вечер ощутимо ныли мышцы после утомительных хождений по музейным залам и станциям метро.

— Спасибо, что составила нам компанию. Героический поступок с твоей стороны.

— Да что ты, я получила массу удовольствия. Элинор знает кучу всего интересного о Париже и художниках. Я столько нового от нее узнала.

— И любит же она поучительствовать, да? — Элинор удостоила их особенно обстоятельной лекции перед «Мыслителем». Что доставило бы Сильвии большое удовольствие, не будь подобная речь пятой за тот день.

Адриенна засмеялась.

— Что да, то да, зато я люблю учиться.

Как, впрочем, и Сильвия. И она любила свою мать. Но тогда почему ее так тяготило поведение Элинор?

Элинор же тем временем погрузилась в повседневные дела лавки, и Сильвия была в восторге от того, сколько всевозможных дел им удавалось переделать в вихре воодушевления ее матери: они заново расставили книги по алфавиту, подмели, протерли пыль и, кстати, совсем на новый манер переустроили заднее помещение лавки, где в последнее время из-за горы полуоткрытых коробок образовался форменный кавардак.