– А ты не убивала? Вот совсем никого? – он с любопытством посмотрел на меня, и я опустила голову. Крыть тут было нечем. Вздохнула и попыталась подавить раздражение и чувство вины.
– Да, в Комитете не белые пушистые зайчики. Мы делаем все, чтобы сообщество существовало… в целом. Сохранило магию. Определенную независимость от людей. И этих самых людей сохранило тоже, ведь среди них наши друзья, родители, супруги и дети. Да, и мы иногда действуем не самыми честными способами. Но… Мы отличаемся.
– И чем же?
– Те, кто развязал войну…Они идут к цели любым путем. Не оглядываясь на последствия. А мы будем отвечать за каждую ошибку. Может даже ценой жизни.
Парень вздохнул и отвернулся.
А потом вдруг пнул ни в чем не повинный агрегат, встал, обтер испачканные руки о свой строительный комбинезон и кивнул, не глядя на нас.
– Я могу попробовать.
– Спасибо.
– Но если мной будут помыкать – уйду.
– Конечно.
– И вообще мне просто интересно, что вы там собираетесь делать.
– Ага.
– Издеваетесь? – он сурово на меня посмотрел, а я улыбнулась и едва справилась с желанием стянуть с Винчи бейсболку и щелкнуть его по носу. Наверное, если бы у меня был мой младший брат, он был бы таким.
Подавила острое чувство тоски и сказала:
– Ничуть. Ведь мы попробуем делать то, что никто никогда не делал в Комитете.
– И что же?
– Стать преступниками.
Город в канун Рождества лихорадило.
Закрылись музеи и госучреждения, фирмы и кафе, мелкие лавочки и бары. Люди гуляли по улицам, пьяные от вина и ощущения праздника, обменивались звонкими поцелуями и объятиями, рассматривали рождественские презепе – сценки, посвященные рождению Христа в хлеву. Их в обилии выставляли на площадях, в витринах и постаментах; играли на сколоченных сценах, и, пусть сюжет не был нов, публика неизменно смотрела представление от начала до конца. Работали только церкви – ни в один другой день года они не пользовались такой популярностью. Собор Святого Петра, по площади которого проходила незримая граница между двумя государствами – Италией и Ватиканом – , открывался только в половину восьмого вечера, для рождественской мессы.
Здесь было пока довольно тихо.
А вот в бесконечных коридорах, задних постройках и подземных помещениях кипела работа.
Мы, практически, не спали с прошлого вечера, когда вернулись в отделение вместе с Винчи. В самой большой комнате установили огромную площадку, проекторы, компьютеры, несколько диванов – на них все по очереди и дремали – коробки и ящики, полные порой весьма ценных вещей и механизмом,на ценность которых никто не обращал внимания, фотографий и маленьких фигурок, напоминающих всех участников действия. Мы спорили, обсуждали, выдвигали предположения, реконструировали в лицах и куклах множество событий, прроизошедших за последний год, соединяли несоединимое, ругались, швырялись мелкими предметами, от переизбытка чувств, а потом снова и снова пробовали построить то же самое, что собирались построить наши враги.
Да, не понимая окончательно цели и что мы делаем.
Не зная назначения.
Основываясь на собственных дарах и магической интуиции.
Семеро лучших – точнее, самых подходящих – постоянных и временных члена Комитета, при помощи психологов, создавших и меняющих на ходу психологические портреты тех, за кем мы пока не могли угнаться, мыслили как преступники. Заставляли себя хотеть того же, что и они. Любыми средствами. Некоторые части уже исправно работали; некоторые моменты были нам понятны – вроде использования амулетов и талисманов семи планет, старинных календарей, механизмов, усиливающих магическую силу. Сейчас шла самая важная работа, и счет был на недели, возможно, на дни; мы приближались к чему-то грандиозному, но были все еще далеко.
Слишком далеко.
И пока просто выполняли приоритетные задачи, хотя огромное пространство напоминало мне не работающий механизм, а захламленную кладовку, полную суетящихся людей.
Я вдруг почувствовала, что мы не успеваем.
Для паники и неприятного зуда вроде бы не было никаких причин. Комитет, правительство Ватикана и Италии держало, казалось бы, все под контролем. Магические сети, рамки, охрана. Но события все ускорялись и спирали времени, о которых мы так много говорили с Арсенским, будто начинали сжиматься с тем, чтобы перевести нас на другой уровень. Гнетущее ощущение становилось тем сильнее, чем выше был настрой взбудораженного ожидания чуда снаружи. Половина восьмого. Базилику Святого Петра открыли для купивших билеты, а площадь перед ней все больше наполнялась людьми, которые огибали вертеп и рождественскую ель и пристраивались поближе к собору, который никогда не мог вместить всех желающих.
Я краем глаза слежу за происходящим по мониторам, подключенным к камерам на площади. Но и без этого чувствую людскую массу, бывшую, конечно, не у нас над головой, но в непосредственной близости. Каменные стены и сводчатые потолки Комитета сами по себе накопители энергии – христианские архитекторы знали, что делали – и тем сильнее воспринимается контраст, между той темнотой, которую я чувствую и тем, что происходит снаружи.