Когда ад замерзнет

А потом я расставлю на полках книги, сделаю себе чай и буду читать, и плевать я хотела на Катьку, валяющуюся в больнице, раз уж она до сих пор так и не поняла, что есть люди больше и сильнее ее, не испытывающие пиетета к ее тщедушному недоразвитому тельцу и не желающие ее защитить. Если она не выживет, так тому и быть, меня данный вопрос не волнует. А поскольку Виталик устроился в кресле, я привычно поворачиваюсь к нему спиной. Хочет пялиться мне в спину — что ж, ему не привыкать.

— Шел бы ты к «девочкам».

После смерти он сделался молчаливым и экзистенциально печальным. Он по-прежнему хорош собой, и это неправильно, потому что в реальной смерти головы-то у него практически не осталось. Как не было ее и в реальной жизни… ну, я уже говорила.

И голос в Розиной квартире звучит приглушенно, как-то не так по-хулигански, как в моей. Все-таки Роза умеет создать уют. Я вот все хотела спросить — отчего она, Роза, на еврейку не похожа…

— Моя мать очень любила певицу Розу Рымбаеву. Казашка такая голосистая была, она и сейчас еще поет.

Я и не слыхала даже о такой певице, надо же.

— Она при бывшем Союзе пела, я в интернете записи смотрела — красивая такая казашка, костюмы всегда замечательные на ней были, и пела отлично. Тем не менее называть так меня было не обязательно, хотя Мише моему нравится очень. Но у тебя имя еще интереснее, надо сказать. Это в честь кого тебя так?

Да ни в честь кого, вот читала моя мама какой-то детектив зарубежный, и была там певичка Линда, ну и вот. Певичке-то оно в самый раз, тем более, что она ненастоящая, а мне каково?

— Да так, родительская фантазия.

— Понятно.

В дверь позвонили, и Роза побежала открывать.

— Тетя Лутфие, а мы вас после обеда ждали…

— Ничего, я до приема зашла, потом по вызовам пойду, а посмотреть надо сейчас, что ж до вечера ждать.

Она снимает бинты с моих ног, и я сама вижу, что раны очень хорошо зажили.

— Сейчас швы сниму, но не скачи, надо беречься. — Доктор достает блестящие ножницы, и у меня внутри все замирает. — Перестань дергаться, не больно же совсем, как ты рожать думаешь, если от таких простых вещей пищишь.

— Никак я рожать не собираюсь, вот еще.

Я совершенно не планирую никаких семейных уз, это очень токсичные отношения. Но пока докторша здесь, я хочу задать ей кое-какие вопросы.

— Вы уже слыхали, что нашли под полом в моем отсеке?

— Тут сложно оставаться в неведении. — На меня взглянули серьезные черные глаза. — Зато теперь мы знаем, кто рылся в наших отсеках. А что?

— Ничего особенного. — Я рискую, что у нее дрогнет рука и она поранит меня, но сейчас она занята своей работой, а потому не успеет сгруппироваться и наврать мне. — Убитая — женщина лет тридцати — тридцати пяти. И пролежала она там лет тридцать, туда-сюда пять лет.

— Откуда знаешь?

— Полицейский вчера заходил, он мой знакомый. Кто бы это мог быть, как вы думаете?

Я вижу, что докторша словно поплыла, обмякла. И я вдруг понимаю: она думала, что найденные останки — это ее пропавшая дочь! Она подозревала в убийстве своего мужа, вот сто пудов!

— А полиция не ошибается?

— Нет, там эксперты… что с вами?

Докторша держится из последних сил, но Роза уже бежит со стаканом воды.

— Тетя Лутфие, миленькая, да что ж такое!

Наверное, она всю ночь накручивала себя, потому что сейчас стресс ее отпустил, и это такая штука, которую контролировать никак, голова отказывается соображать, и все.

— Я думала, там Эльмира… моя Эльмира. — Докторша пьет воду, зубы ее стучат по стеклу. — Она пропала и больше никогда о себе не давала знать… она не могла вот так бросить меня, с отцом не общаться — ладно, а меня она не могла бросить… и я думала, что Рахим застал ее с этим мальчиком и убил, чтобы не было позора перед родственниками. И даже когда Рахим умирал, я боялась спросить, потому что — пока не знаешь, есть надежда. А вчера, когда сказали, что там нашли женский скелет, я решила — это моя Эльмира, вот куда он ее спрятал…

— Охренительная позиция — убить собственного ребенка в угоду каким-то родственникам, которые живут на краю географии и которых ни разу в жизни не увидишь. — Нет, я понимаю, что ножницы еще у нее в руках, но сдержаться никак. — Дикость какая-то, ей-богу.

— Рахим очень переживал… у нас к дочерям предъявляются очень строгие требования, а тут парень — не наш, да еще сирота…

— А вы вот прямо шесть раз в день намаз совершаете! — Меня просто распирает от злости. — Ну такие правоверные, что…

— Мы — нет, но у нас родственники…

— Которых вы видели в последний раз в день своей свадьбы, но в угоду которым готовы были убить единственную дочь. Хорошо, что у нее хватило ума сбежать от вас и строить свою жизнь так, как она сама хочет. Вы знаете, почему она ни разу не дала вам о себе знать? Потому что вы предали ее.

Докторша подняла на меня измученные глаза.

— А ты — злая девочка, знаешь?

Да, мать твою, я — Белоснежка с клыками, вампир. И у меня нет ни к кому ни сочувствия, ни жалости — просто потому, что мне жалеть некого.