Когда Алиса упала

Бродерс-хаус,

10 августа 1865 года

Уважаемая миссис Эбботт,

Горе, которое Вы испытываете в связи с кончиной Вашей сестры, вызывает во мне глубочайшее уважение. Гибель родственника, не справившегося с собственными демонами, всегда потрясает. Могу представить себе, в каком смятении сейчас Ваши чувства и мысли. Со временем Ваша боль уменьшится, хотя и не исчезнет полностью. Время и в самом деле – лучшее лекарство.

Подтверждаю справедливость наших отчетов, как бы Вы ни желали изменения их характера.

С уважением,

Л. Мэйхью

Я не могу принять этого ответа.

– Что с тобой случилось, Алиса?

Я становлюсь на колени, прижимаю ухо к земле, закрываю глаза и молюсь: пусть раздастся шепот. Говори со мной мертвая, раз живая ты молчала.

Хрустнула ветка. Я выпрямляюсь, смахиваю грязь с уха. Прищурившись, гляжу на фигуру позади меня. Мальчик стоит в ореоле солнечного света, будто он силуэт, вырезанный из бумаги, – такие вешают в рамке в коридоре. В кулаке он сжимает лук, конец волочится по земле.

– Ты научишь меня стрелять из лука?

Подхватив большим пальцем ремень колчана, Тоби подтягивает его на плечо и крепко держит, чтобы тот не сваливался. Он ходит вокруг меня, так что я могу хорошо его разглядеть. Розовые губы плотно сжаты, щеки усыпаны веснушками. Наклонив голову, он ждет ответа.

– Попроси отца. Или Кэти.

– Нет, ты.

Он садится на корточки, и колчан ударяется об землю. Тоби касается моей щеки.

Затем встает и идет через кладбище, по холмикам и бороздкам. Останавливается на краю леса.

– Пойдем.

– У меня нет лука и стрел.

– Неважно.

* * *

– Вот Стражи.

Тоби прислоняет лук к упавшему дереву, снимает колчан через голову и перелезает через ствол, сдирая кору ногой. Выбегает на полянку, окруженную красными кленами и темными соснами.

– Пойдем.

Подняв юбки, я вслед за ним подхожу к группе деревьев и останавливаюсь, увидев, что впереди. Мы на крутом берегу, повсюду гладкие камни, а под нами темная вода Теснины. Я подхожу ближе, но Тоби хватает меня за юбку и оттаскивает назад.

– За Стражей заходить нельзя.

Я смотрю на него, не понимая, что он имеет в виду. Но потом он показывает на дерево справа от меня. Самое обычное дерево. Он показывает на следующее, и еще одно – всего их пять – и говорит:

– Ты что, не видишь?

– А что я должна…

– Здесь. – Он касается темной черты на стволе, в нескольких футах от земли, напоминающей шишковатый шрам. – И здесь.

Второе дерево, третье. В наросте ближайшего ко мне блестит что-то цветное. Жемчужинка, запрятанная в древесину. Круглая красная бусина. Зубчики ключа. Я перехожу от дерева к дереву. Пуговицы и шпильки. Ювелирные застежки и запонки. Стеклянное зеленое крылышко стрекозы.

– Я думала, что потеряла ее, – говорю я.

– А тут новое дерево. – И Тоби ведет меня к молодому деревцу. – Мама дала мне пенни на конфеты, но я положил его сюда.

Разрез недавний, однако сок из него не идет, изгиб монетки едва выглядывает.

– Тебе тоже нужно что-то сюда положить.

Я делаю глубокий вдох. Вот какой Алиса была по-настоящему. Учила мальчика магии, учила, как уберечься от опасности.

– У тебя что есть? – спрашивает он. – Очень важно что-нибудь дать дереву.

– Да. Да.

Я кручу пуговицу на манжете блузки, пока нитка не рвется.

Тоби достает из жилетного кармана перочинный ножик, раскрывает его. Кончиком ножа проделывает в дереве дырочку.

– Алиса пообещала, что мы и с этими четырьмя деревьями так сделаем. И с деревом перед домом, но мама приказала срубить его, потому что оно сгнило, так что ничего не получилось.

Он приглаживает края дырочки, закрывает ножик и опускает в карман. Смотрит на меня, подбоченившись.

– Положи сама. Так надо.

Моя рука трясется. Я сжимаю кулак, пуговица нагревается в ладони. Я проталкиваю ее в дерево. Большой палец липкий от древесного сока. Я вытираю его о кору. Хочу спросить Тоби, когда Алиса изменилась, когда она начала пугать его. Угрожала ли она выбросить его из окна. Почему подожгла теплицу. Почему перестала рисовать защитные круги, как рисовала их прежде – когда-то для меня и недавно для него.

Я хочу схватить его за плечи и спросить, помнит ли он свою маму, сохранился ли у него хоть туманный образ Лидии, по вечерам сидящей на краю его постели и целующей его в лоб. Ведь он звал ее мамой. Я хочу сказать ему, что я знаю, каково это – жить без мамы, видеть, как твоя мама задыхается, как ее рот искажается в отчаянной агонии, как она боится не того, что умрет, а того, что жизнь еще будет длиться. Я хочу сказать ему, что не могла спасти ее. Что я подвела Алису и что я должна дать ей голос.