Когда Алиса упала

Завязки слишком тугие. Я нажимаю на подушечки пальцев, одну за другой, надеясь, что они порозовеют, – это бы означало, что кровоснабжение не нарушено. Но подушечки по-прежнему синюшные и онемелые.

Эти узлы зубами не развяжешь, не то что на бархатном мешочке, в котором лежала брошка Лидии. Странно, что Кэти хранила ее, словно трофей. Не думаю, что Лайонел преподнес бы второй жене украшение мертвой жены в качестве свадебного подарка. Но брошка лежала в ее ящике. Может, и медальон Алисы тоже где-то у нее.

Мне нужны ножницы. Я подползаю к корзине, роюсь в белье, ждущем штопки (короткие штанишки Тоби с порванным карманом, сорочки Алисы, слишком изящно пошитые, чтобы просто их выбросить), и достаю футляр с ножницами.

Деревянная шина с грохотом падает на пол, когда я перерезаю муслиновые веревочки, комки ваты сыплются на пол. Прижав руку к животу, я с облегчением опускаю голову на колени.

Затем, ухватив сорочку Алисы зубами, разрезаю ее на полоски и зубами же завязываю их на сломанной руке. Запихиваю вату под ладонь и смотрю, как к коже медленно возвращается нормальный цвет. Маленькая победа. На белой ткани бурые пятна запекшейся крови и красные – свежей. Я сковыриваю корку шва на губе и отбрасываю, мертвая кожа падает на пол, забрызганный чернилами.

– Нет. Я этого делать не стану. – Громкий голос Лайонела в коридоре. – Это уже чересчур.

– Тогда я.

Дверь в кабинет захлопывается с таким грохотом, что стены вздрагивают, и следующих слов Кэти я не слышу. Полоска света под дверью, пробивающаяся из коридора, гаснет. Шаги на лестнице. Поднимаются по очереди – сначала она, потом он.

Кромешная темнота. Я слизываю с верхней губы соленый пот. К горлу прорывается низкий стон. Дрожь охватывает все тело, внутри нарастает шипящая паника.

Шшш. Шшш.

Я вызываю в памяти ферротип Лидии, ее полуулыбку, от которой на щеке проступает ямочка. Лидия утонула в пруду. За изгибом, где берега сужаются и Стражи стоят наготове.

Я широко открываю глаза, хотя в комнате непроглядная тьма. Но что-то таится на краю видимого. Что-то шуршащее. Накрахмаленный фартук. Хэрриет Клаф. Запах лимонного кекса и хлорки. Струится маслянистый дым и шипят, сгорая, страницы дневников, которые Лайонел забрал у Китти Суэйн. Только с помощью этих дневников Алиса говорила, а они обратились в золу.

Алиса знала то, чего не должна была знать. И умерла за это.

Но сначала подарила мне картинки. Должно быть, она закончила их как раз перед тем, как ее увез Лайонел. Рисунков не было в описи вещей, которую она так аккуратно составила и упаковала. Она верила, что я их найду. И доверюсь ей. Послушаю ее. Увижу.

Я на ощупь открываю шкаф, выдвигаю ящик и кладу руку на чулок. Стеклянные пластины скользят друг о друга. Пять картинок. Я улыбаюсь, положив на них ладонь.

Я блефовала – в гостиную взяла лишь две картинки, чтобы уличить Кэти. Остальные пять были из другого набора, из «Матушки Хаббард».

Матушка Хаббард полезла в буфет
Песику косточку дать.
Глядь, а в буфете-то косточки нет,
Нечего псу поглодать

[9].

Но вскоре Кэти сообразит, что я подменила картинки. И придет за настоящими. Придет за мной.

* * *

Я наблюдаю. Весь мир дома проскальзывает в замочную скважину, точно картинки из волшебного фонаря Тоби. У меня обзор до самой входной двери. Справа – кабинет Лайонела. Он заходит туда утром и некоторое время томится, а потом выходит наружу через кухонную дверь, которая также справа от меня. Слева – горка со стеклянными безделушками, лестница и кладовка с дверью на пружине, где хранятся ведра, тряпки и швабра. В течение дня Сирша то и дело открывает ее и достает то одно, то другое, и когда она подметает, ее юбки ходят туда-сюда, словно веник.

Из гостиной слева проникает очень мало света. Вход в нее тонет в грязно-коричневом сумраке, будто шторы постоянно задернуты. По вечерам Сирша зажигает настенные светильники в коридоре и лампы в гостиной, потом тащится по лестнице зажечь лампы на втором этаже. Сделав это, спускается в кухню (всего три ступеньки) готовить ужин.

Ужинов было уже несколько.

Еду мне приносят в другое время, хотя ем я то же, что и Кэти с Лайонелом. Даже кусочек имбирного кекса на блюдце. Но никакой бьющейся посуды. Никогда.

Еще дальше, справа, – столовая. В столовой хорошо, светло, и большую часть дня этот свет озаряет коридор и входную дверь. Кэти входит и выходит – то с охапкой цветов, то просматривая бумаги и постукивая карандашиком по зубам.

Когда она в третий раз проходит из гостиной в столовую, я прижимаю губы к металлической пластинке замка и спрашиваю:

– Где Тоби?

Не останавливаясь, она поднимает уголок страницы, которую читает, и отвечает:

– В своей комнате.

– Выпусти меня.

Она спотыкается. Смотрит на столовую, затем на мою дверь. Прижимает к груди бумаги.

– Это совершенно невозможно, Мэрион.

– Ты не можешь держать меня здесь, – возвышаю я голос. – Так ты поступала с моей сестрой?

– Твоя сестра знала, как выбраться из запертой комнаты.

Сердито дернув головой, она возвращается в гостиную.