Когда Алиса упала

Горошек соленый и приготовлен на пару – Сирша знает, что я так люблю. Она и правда заботится обо мне, хоть и соучастница всего того, что со мной сотворили.

Бекон толстый и хрустящий. Три кусочка.

Молоко отравлено опиатом, который Кэти по ложечке вливала мне в рот, когда я только вернулась домой после происшествия с каретой. Какой внимательной она была тогда. Каждый глоток смягчал боль и порождал запутанные, хаотичные сны. Кэти добавляла его в воду, которую я пила. Чтобы я была тихой. Послушной.

Во рту пересохло: еда такая соленая. Я сглатываю. Смотрю на молоко. Представляю, как охладит оно мое горло, как сомкнутся мои веки. Какие чудовищные видения последуют. И так каждую ночь, пока я не погружусь в безумие.

Ногой я отодвигаю поднос к стене.

Зажигаю свечу принесенной спичкой и принимаюсь ходить по комнате. Считаю шаги: десять от каминной полки и кресла-качалки до прикроватного столика, три под углом до шкафа, пять по диагонали к письменному столу.

Лайонел послал за специалистом. Доктор Мэйхью, без сомнения, с семейством Сноу больше иметь дела не станет, поэтому помощи брату приходится искать подальше. Уверена, что доктор, которого он вызвал, не сведущ в катарах. Скорее, питает противоестественный интерес к женским расстройствам. Всевозможным осложнениям истерии и «бешенству матки». Да и почему бы ему не обратиться к такому доктору? Я вела себя в точности как Алиса, размахивала руками как безумная и все это время была преисполнена уверенности, что меня никто не слушает. Что еще он мог заподозрить? И смотрел он на меня так же, как мы смотрели друг на друга в детстве. Мы молились в церкви, чтобы проклятой оказалась только она. Только она.

По крайней мере, так он скажет специалисту.

Бумага шуршит у меня под ногой. Новый круг по комнате – приходится пробираться между горшком, из которого вылилась моча, засохшими остатками еды, простынями, сползшими с кровати, металлическими пружинами и деталями часового механизма, который я разобрала, пытаясь найти что-нибудь, чем можно было бы открыть дверь. В стене дыра, и сразу видно, где я приклеивала обои. Комната сумасшедшей.

Кэти убила Лидию.

Но если я скажу хоть слово…

Сохранять спокойствие. Держать себя в руках.

Я ослабляю повязку и работаю пальцами, пытаясь дотянуться большим до остальных. Снова и снова, хотя пальцы двигаются с трудом, пока наконец у меня не получается потрогать средний палец большим, без того чтобы перед глазами все не побелело.

Жду, пока не перестанет мутить, и расстегиваю пуговицу за пуговицей. Снимаю всю одежду и кладу ее в корзину для штопки. В кувшине хватит воды, чтобы обтереться тряпкой. Я накидываю сорочку, потом влезаю в Алисину клетчатую юбку – мое траурное платье теперь слишком свободное. Рукава у корсажа блузки узкие: Алиса не любила всех этих модных буфов. Ведь ее ждали прогулки по лесу.

Причесаться и заколоть волосы.

Собрать бумаги в стопку и положить на письменный стол.

Застелить постель.

Накрыть горшок чехлом от подушки.

Поднять оконные рамы и проветрить комнату. Я прижимаю нос к деревянным ставням и вдыхаю воздух. Лошади, сено. Зола. Табачный дым. Табак не Лайонела. На улице стрекочут цикады, резко пульсирует их песня. Переплетается с голосами. Я прислушиваюсь. Кэти. Эмос.

Слов не различить, лишь один голос поверх другого доносится из-под плакучей ивы. Дым несет эти слова. Слова, что расставляют капканы и останавливаются, колют и поднимаются вверх.

И вдруг:

– А что насчет мальчика? – Эмос стоит прямо под моим окном.

– А что насчет него?

– Ты его и пальцем не тронь. Он невинный ребенок.

– За кого ты меня принимаешь?

– Я уже понял, какая ты.

– Ты получишь то, чего хочешь. – Голос у Кэти острее ножа. – Сожги фабрику. Только за это тебе и заплатят.

– Я больше хочу, – отвечает он. – За то дело ты мне недостаточно заплатила.

Все замедляется. Мое сердце. Движения. То дело. Алиса. Я пытаюсь разглядеть что-нибудь сквозь щели. Сумерки, тени длинные, воздух мутный. Видна только усыпанная гравием дорожка. Потом Кэти, она широкими шагами идет к дому. Эмос идет за ней, потом отвлекается, хлопает себя по руке. Комар. Поднимает руку. Смотрит на ладонь. Вытирает ее об штанину.

Я учащенно дышу. Картинка сложилась. Мужчина раздавил комара и уставился на свою ладонь. Это он сидел на коньке крыши там, в сумасшедшем доме, когда мы увозили тело Алисы.

Хлопает дверь кухни. Я отпрыгиваю от окна, прижимаю губы к замочной скважине.

– Кэти! – Я боюсь, что она не услышит. – Кэти!

– Что тебе?

– Где Тоби?

– Я… он во дворе. Учится стрелять из лука. Он… заткнись.

Под моей кожей – лед.

– Ты не можешь держать меня взаперти. Я знаю, что ты сделала.

– И кто, по-твоему, тебя спасет? Китти Суэйн?

Пнув мою дверь, она отходит. Вдруг останавливается, и ее голос разносится эхом по коридору:

– Кстати, у меня есть для тебя новости. Твоя Китти Суэйн померла. Повесилась на бельевой веревке. Бедная слабоумная.

* * *