Когда Алиса упала

– Думаю, из-за того, что пришел констебль. Твоему папе это очень не понравилось.

Я смещаюсь и задеваю клочья обоев, клубком свернувшиеся на полу. Надо мной в стене зияет дыра, в слабом лунном свете деревянная обрешетка похожа на торчащие ребра.

– Как тебя освободить? – доносится шепот.

Я пытаюсь его успокоить:

– О, скоро на меня перестанут сердиться и выпустят. И тебя тоже выпустят, если будешь хорошо себя вести.

Ответа нет.

– Тоби?

Я вглядываюсь в отверстие. Он не ушел.

– Тоби.

– Тебя тоже заберут, правда?

– Нет.

Он шмыгает:

– Я боюсь.

Глаз в замочной скважине исчезает. Тоби снова проталкивает ко мне шляпную булавку, погнутую из-за его стараний открыть замок. Тоби встает, детская рука тянется к лестничным перилам, я буквально чувствую, как давит на него груз этого ужасного дома.

– Я тоже боюсь.

Глава 30

Меня будит звяканье чайной чашки. Чашек. Кто-то болтает, смеется – точно не Кэти. Я поворачиваюсь на бок, вслушиваюсь.

Они в столовой.

Женщины.

Я сажусь на кровати. Жду, когда пройдет головокружение. Оценивающе смотрю на обои, которые как смогла приклеила к стене на зубной порошок и слюну. Там, где была спрятана шаль, – вмятина, и ее никак не замаскировать. Лимонно-желтая ткань с вышитыми листьями папоротника спрятана под моей повязкой. Это доказательство. Талисман.

Из столовой доносится бормотание то высоких, то низких голосов.

– Ну конечно же, мы можем перечислить все имена, – говорит кто-то жизнерадостно и чем-то хрустит – наверное, печеньем.

– Имена тех, кто пожертвовал на памятник? – спрашивает Кэти.

Ее голос четко доносится через дверь, и я улавливаю в нем тревогу: она явно хотела бы, чтобы женщины навестили ее на прошлой неделе, а не на этой.

– Павших, – отвечает еще один голос, в нем осуждение.

– Да-да. Вы абсолютно правы, павших.

Чашка звякает о блюдце – вроде бы чуточку резковато.

– Мы думаем поставить бронзовый памятник.

Нахмурившись, я пытаюсь вспомнить голос. Это одна из женщин, которых мы встретили в сквере. Они подыскивали место для будущего памятника павшим воинам. Памятника и фонтана.

– Без фонтана, – продолжает она. – Все сейчас так ограничены в средствах.

Голос смолкает.

– А вы уверены, что миссис Эбботт не сможет к нам присоединиться? – через минуту спрашивает Эсса Раньон. – Или, может, мне с ней посидеть немножко?

– Вы знаете, как опасны катары, – отвечает Кэти. – Не хотелось бы, чтобы вы или ваши деточки заразились.

Сбросив покрывало, я с трудом становлюсь на колени у замочной скважины. В коридоре никого. Надо замолотить в дверь, позвать на помощь Эссу, любую из женщин.

– Катар, говорите? – спрашивает пожилая гостья. Это миссис Флауэрс, которая прошла мимо нас в церкви. – Как это ужасно, ужасно. Тем более летом.

Моя уже поднятая рука повисает в воздухе. Я вижу их всех, будто сижу рядом. Они переглядываются, но на Кэти не смотрят. Помешивают молоко в чае. Подносят щипчики к сахарнице и аккуратно выбирают самый маленький кусочек. Размазывают масло по булочкам. В комнате тишина. Сколько любопытства в подчеркнуто равнодушном ожидании ответа, который подбирает Кэти.

– Лайонел послал за специалистом. В Конкорд.

Все дружно охают.

– Но вдруг чахотка или инфлюэнца? – высказывает предположение одна из женщин.

– Надеемся, ничего другого. Сначала Алиса, теперь…

Я пинаю дверь.

Стул в столовой скребет по полу.

– Извините… – Теперь голос Кэти звучит громче. Она выходит в коридор, прикрыв дверь в столовую, взгляд ее устремлен куда-то вверх, будто она ищет у Бога сочувствия всем тяготам, что ей выпали.

– Эй.

Я приникаю к полу, просовываю пальцы в щель, шевелю ими.

– Прошу прощения, я ненадолго отлучусь. Попробуйте кекс, – говорит Кэти, приоткрыв дверь в столовую, плотно закрывает ее и спешит к моей комнате.

Я стучу пальцами по полу, чтобы она нагнулась.

Зеленые шелковые юбки вздымаются, когда она наклоняется.

Схватив ее за подол, я говорю:

– Я разобью стекла в окнах, если ты не откроешь.

– И этим лишь подтвердишь догадки старых клуш.

– Со мной все в порядке.

– Юбку отпусти.

Но я стараюсь затянуть ткань под дверь.

– Я знаю, что ты сделала.

Кэти бьет коленом в дверь и шипит:

– Ты такая же, как она. Они это знают. И что бы ты ни делала – хоть вопи, хоть мебель ломай, – никто тебя не послушает.

Выдернув юбку, она отшатывается от двери и добавляет:

– Никто!

Втыкая в деревянный пол острые каблучки, она возвращается в столовую.

– Я буду рада внести пожертвование на памятник. – Голос бодрый, голова наверняка горделиво поднята.

Стены сжимаются вокруг меня.

Никто меня не послушает.

* * *

Вечером Сирша приносит поднос, но дверь сразу не запирает. Оглянувшись, гладит меня по волосам:

– Вы давайте, приходите в себя.

– Почему ты им помогаешь? – спрашиваю я.

– Дитя.

Она смотрит устало. Опускает веки, говорит:

– Молоко не пейте.

И уходит.

Я подтаскиваю к себе поднос, пока он не ударяется о мои скрещенные ноги. Единственная оставшаяся спичка. Горошек. Бекон. Булочка. Нарезанное дольками зеленое яблоко. Молоко, сверху плавает завиток жира.

Я кусаю яблоко. Кислое. Еще не созрело.