Когда душа любила душу

И вот она снова дома у Тани Зуншайн. В одном из разговоров мы возвращаемся к публикации Катиной поэтической подборки, и она говорит: «Может быть, Танечка, вы сами это сделаете?» Я звоню Людмиле Шаковой в «НРС». Она просит прислать штук 15 стихотворений, чтобы они могли выбрать 7–8, и моё вступительное слово. Передаю это Кате. «А может быть, Танечка, вы сами выберете?» Я отобрала около 60-ти. Звоню Кате, чтобы обсудить и получить «добро». Сколько хохота было при обсуждении! А сколько я узнала, что пригодилось потом в работе над книгой! О песне «По дороге из Домодедово» Катя сказала: «Ну, вы же понимаете, что всё это написано ради последней строчки». («Вот потихоньку и боль улеглась, словно чаинки в стакане»). Про звонкое, красивое стихотворение про баяниста Вано («Среди Кавказских гор…»): «Это проходное для меня стихотворение, упражнение в аллитерациях». Со своей дотошностью заведующей аналитической лабораторией я задаю вопросы о мельчайших деталях, в том числе о знаках препинания. Катя сказала, что любит тире и не любит запятые, что для неё очень важны заглавные буквы в ключевых для неё словах и точки. «Совсем. Точка. Нигде. Точка», — пояснила она примером из песни «Настанет день». Согласилась она на одно предложенное мной изменение в стихотворении «Ночь в Геленджике»: у неё было «летала ночь и падали миры», а мне казалось, что логичнее «летела». В названии песни «Уходящему вдаль» было решено убрать второе слово. В некоторых песнях, которых не было в распечатке с дискеты, мне на слух не всё было ясно, и я попросила Катю прислать мне следующие тексты: «Я — московская жена…», «Я снова вхожу в эту реку…», «Моя минорная тональность…», «Чужие голоса, чужая речь…», «То живу я в доме этом…». И вот я получаю от неё письмо на жёлтых в линейку блокнотных листах. На последней странице:

«А во мне душа бездомно
Погостит — и сгинет след.
По счетам плачу огромным
За её тепло и свет…

Танечка! Извиняюсь, что не делаю никакой приписки, но мне нельзя и очень трудно писать — в глазах расплывается.

Целую крепко, Ваша Катя»

Читаю — и у меня самой в глазах расплывается от слёз. Испытываю чувство вины за то, что попросила Катю записать эти стихи, и в то же время восхищаюсь тем, что она сумела собраться с силами и прислать эти поистине бесценные автографы, потому что здесь были строки, которые потом многие недостаточно чуткие к поэтической речи редакторы, корректоры, блогеры и т. п. пытались править, а у нас в руках оказался последний авторский вариант, который впоследствии вошёл в сборник.

В августе Катя проходила курс химиотерапии. Начали выпадать волосы. Спала она обычно сидя, обложенная подушками, так как ей мешал кашель. Иногда Таня говорила мне, что Катя очень слаба и не может подойти к телефону, потом ей становилось лучше, и она брала трубку или звонила сама. Как я поняла, в Коламбусе не было русского магазина, и я отправила ей посылку: чёрная икра, балык, который ей понравился, когда она гостила у нас, брусничное варенье и ещё какие-то мелочи, включая сушки. Наверно, это не было показано онкологическому больному, но я знала, что когда человек болен, то ему можно давать всё, что он любит, чтобы возбудить аппетит. А какой русский не любит солёную рыбу, брусничное варенье и сушки? Икра Кате понравилась — «свежайшая», сказала она. От Тани Зуншайн я знала, что Катя теряет вес. Она рассказывала мне, что Катя как-то оттянула юбку в талии и показала ей — смотри, я поправилась. А у Тани сжалось сердце: она знала, что это просто увеличилась печень.

Катя очень смешно описывала мне, как получала эту посылку. Её доставили на дом, и Катя сама вышла к почтальону. Босиком, в длинной свободной футболке, облысевшая от химии, она мычала что-то невнятное, когда почтальон объяснял ей, что к чему, и просил расписаться. В конце концов она поняла и расписалась. Она говорила, что мужик выглядел совершенно ошарашенным, как будто перед ним было существо с другой планеты, с голым черепом и не говорящее на земном языке. Через некоторое время в разговоре Катя спросила: «А вы знаете, что ваша икра единственная, которая до меня дошла?» Оказывается, ей везли из Москвы десять банок чёрной икры, но на таможне пропустили только одну («Пусть подавятся», — сказала Катя), и она шла так долго, что высохла.