Когда я уйду

– Давай вернемся к тебе. Собираешься заговорить с Брэдли Купером?

– Не знаю. Последнее время я много думала.

– Это опасно.

Она игнорирует меня.

– Может, я не готова к серьезным отношениям. Может, поэтому продолжаю выбирать неподходящих мужчин.

– Мальчиков.

Она бросает на меня укоризненный взгляд.

– Эрик был мужчиной.

– Очень женатым мужчиной.

– Они не жили вместе. Так или иначе. Я говорю это, потому что не готова осесть.

Я понимаю, что она права, но удивлена такой вспышкой самосознания. В старших классах и даже в колледже я немного завидовала вечной бесшабашности Кейли. Она никогда не выбирала определенную тропу, всегда шла то в одном, то в другом направлении, когда я держалась однажды сделанного выбора: отдавала предпочтение учебе, а не вечеринкам, и шла на занятия вместо того, чтобы высыпаться по утрам.

Но когда мы стали старше, ее завидная спонтанность стала перерождаться в жалкие шатания, и это было тяжело наблюдать. Она, например, выбрала специальность учителя по чистой случайности еще на первом курсе, а потом решила, что проще все оставить как есть. Закончив, стала сдавать вступительный тест для юридических вузов, хотя никогда не выражала желания быть адвокатом. Я не стала указывать, что столь внезапный выбор карьеры совпал с поступлением старшей, более организованной сестры в компанию Джей Пи Моргана на должность финансового аналитика. Как бы она ни пыталась отрицать это, она явно жаждала похвал, которыми родители так легко осыпали Кармен. Но потом она провалила тест, и гордость не позволила ей его пересдать. Она согласилась на первую же учительскую вакансию в Афинах, которую смогла найти (поскольку, чем еще могла заняться с учительским дипломом?), хотя вовсе не была увлечена своей профессией. Я все время заставляла ее пересдать тест или вернуться к учебе, делать что-то с таким же энтузиазмом, с которым она гонялась за девятнадцатилетними мальчишками.

Но когда я в последний раз заговорила об этом, она накричала на меня, и я не хотела рисковать нашими отношениями. Поэтому я мысленно принимаю позу психотерапевта и просто спрашиваю:

– Почему ты не считаешь себя готовой?

Прежде чем она успевает ответить, на столик падает чья-то тень. Мы вскидываем головы и смотрим на двойника Брэдли Купера.

– Привет… э… – мямлит он. – Вы вроде как… из местного колледжа?

Я зажимаю рот, чтобы сдержать смех.

На вид ему не больше девятнадцати.

Позже я останавливаюсь у ветеринарной больницы, чтобы отнести Джеку клюквенные маффины. Здание клиники такое современное – сплошные углы и стекло. Я часто думала, что оно слишком холодное, в противовес теплым мохнатым телам, которые заполняют его ежедневно. Открывая прозрачную входную дверь, я слышу пронзительный вой. И замираю, глазея на стеклянные стены, словно они могут разбиться от атаки острых стрел звуковых волн, и только потом на виновника шума. Девочка. Не старше семи-восьми лет. С гривой нерасчесанных каштановых завитков, обрамляющих лицо. На котором виден только рот – настолько широко он раскрыт и настолько ужасающие вопли он испускает.

Мать лихорадочно пытается обнять напряженное тельце, разжать кулаки, остановить потоки слез. Но ничего не помогает. Женщина сдается, обнимает худенькие плечи дочери и несет к ее выходу. Я отступаю, чтобы дать им пройти, и когда стеклянная дверь тихо закрывается за ними, ошеломляющая тишина наполняет вестибюль.

Я иду к Майе за стойкой ресепшн. Ее глаза широко распахнуты.

– Что. Это. Было?

Она поднимает взгляд от папки, в которой что-то пишет.

– Девочка?

Я киваю, гадая, много ли таких безумных спектаклей случается в вестибюле, если она так спокойна.

– Умерла собака. Мать попросила нас ее кремировать, и тогда девочка сорвалась.

Она снова принимается писать.

– Думаю, Джек в офисе. Можешь пройти туда.

– Спасибо.

Меня все еще трясет от оглушительных воплей. Но пока я считаю шаги до офиса Джека (сто восемьдесят четыре), что-то еще начинает вклиниваться в мои мысли. То, что сказала Майя. То, о чем я не думала совсем. До этой минуты.

– Завещать, чтобы меня кремировали? – спрашиваю я, когда вхожу в крохотную, квадратную, десять футов на десять, комнатку.

Джек стоит, согнувшись над кипой медицинских записей, открытых журналов и бог знает чего в залежах бумаг, которые выглядят точно так же, как письменный стол у нас дома.

– Ты принесла еду, – говорит он, переводя взгляд на пакет из оберточной бумаги у меня в руке. – Я ужасно голоден.

Я кладу пакет перед ним и плюхаюсь на стул из литого пластика. Слышал ли он меня? И вообще, сказала я эти слова вслух или только подумала? Нет, сказала. Вкус остался на губах. Это возможно? Есть ли у слов вкус? Может, я действительно схожу с ума?

– Джек?

Он шарит в пакете и принимается за первый маффин. Крошки снегопадом сыплются на документы, которые он по-прежнему изучает. Он смахивает их.

– Хм-м-м? – спрашивает он, не поднимая глаз с набитым ртом.