Когда я уйду

Когда я днем добираюсь до маминого дома, оказывается, что она все еще на работе. Я вхожу, бросаю сумку в своей старой спальне и ложусь на диване в общей комнате. И вспоминаю, как в слезах бросилась на этот же диван в тот день, когда Дилан Редд отверг мое приглашение на танцы. Как рыдала до самой ночи. К тому времени, как приехала мама, мои глаза были красными и распухшими. Но когда она спросила, что случилось, я промямлила: «Ничего». И отправилась спать. Теперь я прикрываю ноги одеялом и вдруг чувствую, как устала. Жаль, что тогда я ни в чем ей не призналась.

Казалось, я проспала всего несколько секунд, но просыпаюсь в темноте и чувствую, как чья-то рука гладит меня по лицу.

– Мама?

– Да, – шепчет она.

Я сажусь, еще не отойдя от сна, пока не вспоминаю, где нахожусь и почему. Прищуриваюсь, стараясь разглядеть лицо мамы в темноте, и понимаю, что она держит мою голову на коленях.

– Почему ты не разбудила меня?

– Завтра у тебя большой день, – говорит она с такими интонациями, словно у меня выпускной экзамен или первое собеседование насчет работы, а не тяжелая операция.

– Я хотела, чтобы ты отдохнула.

– Который час?

– Думаю, около десяти.

Я поспешно сажусь. Звонил ли Джек, пока я спала? Но даже не проверяя, я знаю, что он не звонил, и эта истина больно сжимает сердце. Я снова хочу лечь.

– Иди ко мне, – говорит мама.

И хотя я годами не клала голову ей на колени, по крайней мере, добровольно, сейчас ошеломлена желанием снова очутиться в ее объятиях. Быть любимой. Я кладу голову ей на грудь и подтягиваю колени, упираясь ими ей в живот, словно пытаясь забраться обратно в ее матку.

Родиться снова.

Начать сначала.

Но если бы я знала, что все будет точно так же, как в первый раз, захотела бы сделать это снова? Эта жизнь. Это тело. Этот Множественный Рак.

Я думаю о Джеке.

И понимаю, что знаю ответ, прежде чем полностью продумала этот вопрос. Да. Захотела бы.

Мама прижимает меня к себе и вздыхает в мои волосы. Я знаю, она снова плачет. Обычно я либо застываю, либо игнорирую ее слезы, либо шучу. Но сейчас я слишком устала, чтобы сделать что-то в этом роде. Поэтому я обнимаю ее в ответ и позволяю плакать вволю.

Доктор Нельсон Браунстайн – коротышка с большим носом и умными глазами. Судя по его словам, удалить опухоль – не сложнее, чем вынуть занозу из большого пальца.

– Ее положение просто идеально, – утверждает он, показывая на черно-белый снимок моего мозга, висящий на подсветке. Может, поблагодарить его? И должна ли я взять на себя ответственность за то, что эта часть моего рака так удачно расположена?

Он говорит, что сегодня мне нужно сделать еще одну МРТ и заполнить бумаги, а завтра с утра пораньше явиться в больницу на осмотр и подготовку, а потом трясет мою руку, как при заключении сделки, но я не уверена, в чем заключается моя роль.

– Сегодня отдыхайте, – улыбается он. – Увидимся завтра.

– Что же, – говорит мама, когда мы уходим, – он кажется человеком опытным.

Потом мы молча сидим в очень чистой комнате, пока не приходит женщина по имени Шейла со стопкой бумаг. Я вписываю имя, адрес, номер социального страхования и информацию о страховке в тысячу различных документов, пока она монотонно сообщает, что означает каждый.

– А это, – говорит она, протягивая последнюю бумагу, пока я растираю затекшую руку, – ваши предпочтения, касающиеся ухода за вами в случае остановки сердца или комы, последующей в результате операции.

Я во все глаза смотрю на нее.

– Предпочтения? – Я изображаю смешок. – Э… я предпочитаю не переживать остановку сердца или кому.

Она вежливо улыбается и протягивает мне бумагу.

Я отстраняюсь. Слово «смерть» становится наглее и раздувается, пока не угрожает затмить каждое слово на странице, как королева красоты, отказывающаяся пускать еще кого-то в свет прожекторов.

Я могу умереть. То есть я знаю, что могу умереть, знаю, что умираю, но эта операция действительно может меня убить. Завтра.

Я чувствую, как сжимаются легкие, как паника вцепляется в них стальной рукой, и неожиданно понимаю, что имел в виду Джек, когда сказал: «Это операция на мозге».

Полная противоположность тому, что имеют в виду люди, говоря: это же не операция на мозге.

Потому что это настоящая Операция На Мозге.

И я могу умереть.

Наутро я удивительно спокойна, когда лежу в больничной постели, прикованная к капельнице, одетая только в больничную рубашку и узкие трусики. Возможно, это благодаря ксанаксу, которые я ем, как шоколадки, поскольку Шейла дала мне таблетку вскоре после вчерашней панической атаки и отослала домой еще с пятью, наказав «принять при необходимости».

– Ты в порядке? – спрашивает мама, похоже, в тридцать пятый раз.

– Никогда не чувствовала себя лучше, – отвечаю я. И смеюсь. Кажется, со стороны я кажусь безумной, отчего смеюсь еще громче.

Потом входит Шейла и объявляет, что пора «ехать». Видимо, это означает, что она повезет меня в операционную.

– Готовы? – спрашивает она с ослепительной улыбкой.