Когда я уйду

– Хорошо, – соглашается она и подходит к стойке, где лежит моя сумочка. Роется в ней, достает телефон и протягивает мне.

– Пойду, принесу кофе, – бормочет она, сунув ноги в кеды.

Джек поднимает трубку на третьем звонке.

– Джек, – выдыхаю я.

– Дейзи.

Это утверждение, и я безуспешно пытаюсь отыскать в его голосе хоть какие-то эмоции.

– Я тебя разбудила?

– Нет. Я никак не мог уснуть.

Я цепляюсь за это признание. Позволяя себе верить, что причина его бессонницы – тоска по мне, тревога за меня. Любовь ко мне.

– Смешно. А я только и делаю, что сплю, – говорю я, пытаясь ослабить напряжение. – Операция на мозге – тяжелая работа.

– Я это слышал, – говорит он, и мне кажется, что я уловила в его голосе улыбку. Это все, что мне требуется.

– Джек, прости меня! Мне следовало разрешить тебе приехать. Просить тебя приехать. Ты нужен мне, и я дурно поступила, сказав, что это не так.

Он не отвечает. Я продолжаю говорить.

– Боже. Я так боялась. Они заставили меня подписать все эти бумаги, и расписывали, что я могу умереть, и все, о чем я могла думать…

Он обрывает меня.

– Дейзи.

– Что?

– Все нормально, – говорит он, и я слышу громкий выдох. – Просто… нормально.

Я подношу телефон к уху, ожидая услышать что-то еще. Но он молчит.

– О’кей, – говорю я. – Так ты…

Я уже готова сказать «простишь меня»?

Но слышу в телефоне чей-то голос. И это не голос Джека.

– Где у тебя сахар?

Мое сердце перестает биться. Может, именно это Шейла имела в виду, когда сказала «остановка сердца»?

– Дейзи, ты меня слушаешь? – взволнованно спрашивает Джек, и я не могу понять, что его больше тревожит: слышала ли я ее голос или тот факт, что я внезапно начинаю умирать.

Мама открывает дверь, держа дымящуюся пластиковую чашку с кофе, и я смотрю на нее.

Она видит мое лицо и замирает.

– Мне уйти?

Я слабо качаю головой.

– Джек, мне нужно отдохнуть, – говорю я.

И отключаю телефон, прежде чем он, – или Памела, – успевают сказать хотя бы слово.

– Посмотрите налево… хорошо… теперь направо… хорошо… вверх.

Я следую указаниям реабилитолога, направляющего мне в лицо свет крошечного фонарика. Все утро один доктор сменял другого, и медсестры и специалисты проверяли все мои основные функции: речь, движения, память, способность выполнять приказы. А теперь и зрение. Пока что я успешно прошла все тесты, что обычно доставило бы мне немало удовольствия и дало бы ощущение достигнутой цели. Там, где речь идет об операциях на мозге, я – в числе первого десятка.

Но мне все равно.

Джек с Памелой. Или был с ней. Ночью. Или утром. А может, и в ту ночь, когда не пришел домой… впрочем. Глупо гадать. Конечно, он был с ней. И кто может его осуждать? Я сказала, что он мне не нужен. Сказала, что не хочу его. Хуже того, я сказала себе, что хочу видеть его с Памелой. Я замыслила это, спланировала, желала этого. Теперь же у меня одно желание – нажать кнопку на моей моторизованной кровати и держать так, пока она не сложится вдвое и поглотит меня. Что я наделала?

Что я наделала?

Вопросы цепляются друг за друга, образуя замкнутый круг, переходя от едва слышного шепота к пронзительному вою в моей голове. У меня Множественный Рак, и вместо того, чтобы бежать прямо в длинные руки мужа, я толкнула его в объятия другой.

И он покорно пошел.

В перерывах между приступами самоедства этот факт постоянно выскакивает, как чертик из табакерки.

Джек покорно пошел.

Именно с этим я не могу смириться. Именно это не могу понять. Все равно что уронить тарелку, которую считали небьющимся пластиком, а она разлетелась на тысячу осколков. Неужели наши отношения были такими хрупкими? Я вспоминаю, как заявила Джеку на нашем третьем свидании, что любви не существует. Правда, я довольно быстро отреклась от этого мнения, когда поняла, что наука может перечислить гормоны и химические вещества, заставляющие меня чувствовать трепет в сердце, ощущать себя в полной безопасности и безоглядно беспечной, но невозможно объяснить, почему я испытываю все это именно с Джеком. Никакая наука не скажет, почему нас с Джеком тянуло друг к другу магнитом. Почему вместо этого мы не отталкивались, как одноименные полюса. Причиной этого может быть только любовь. И хотя я никогда не верила в волшебные сказки и две половинки целого или другие романтические бредни, все же верила в Джека. Верила в себя и Джека.

И понимаю, что, хотя искала жену для Джека, хотела, чтобы у него был кто-то, чтобы он не остался один, когда я уйду, на самом деле я никогда не верила, что он полюбит другую женщину. Что сможет полюбить другую женщину. Не так, как любил меня.

Но теперь эта уверенность разлетелась в прах.

И за всей бурей эмоций, рожденных этим поразительным откровением, кроется гнев.

На Джека.

За то, что разбил эту уверенность.

Как он мог сделать такое со мной? С нами? Я знаю, что не была идеальной женой. О’кей, я была ужасной женой. Оттолкнула Джека. Отвергла его. Своими руками отдала Памеле. Но я еще его жена! Что случилось с «в болезни и здравии»?

Я представляю Джека, повторяющего эти слова перед пропитанным джином судьей, и у меня в желудке все переворачивается.