Когда мое сердце станет одним из Тысячи

Самка нежно-золотистой окраски свешивается с ветки, чтобы потянуть меня за косичку, я ей это позволяю. Прикосновения животных никогда не беспокоили меня так, как контакт с людьми.

Я продолжаю обход. В большом вольере за решеткой, на ветке искусственного дерева восседает краснохвостый сарыч по имени Шанс. Он — первый сарыч, которого зоопарк взял из реабилитационного центра для диких животных несколько недель назад. Глаза у него ясные, золотисто-медные — цвета шампанского и истертого медяка.

Я очень медленно открываю дверь и достаю из кармана пакет с мертвой мышкой. На руках у меня толстые защитные перчатки, цвета хаки, как и моя форма. Я достаю мышку из пластиковой упаковки и держу ее за хвост.

— Завтрак подан, — говорю я.

Желтые пальцы Шанса стискивают ветку. Когти у него черные, длинные и очень острые, предназначенные для того, чтобы схватить жертву и проткнуть ей жизненно важные органы. Но дни его охоты закончены. Он сгибает обрубок, оставшийся от левого крыла.

Я открываю дверь клетки, кладу мышь внутрь и подталкиваю ее ногой. Шанс хохлится, разглядывая грызуна, но не двигается с места.

С тех пор как он у нас появился, я провожу с ним много времени. Он все еще побаивается людей, как и все дикие животные поначалу. А поскольку Шанс пережил очень тяжелое ранение, он быстро начинает нервничать. Если бы он был человеком, его состояние можно было бы назвать посттравматическим синдромом. В зоопарке не самая подходящая для него обстановка, но раз уж он здесь, ему придется свыкнуться с присутствием людей. Понадобится какое-то время, но у нас с ним уже наметился прогресс. Поначалу он паниковал, когда кто-то просто заходил к нему в клетку. Возможно, когда-нибудь он даже станет есть с моей руки, пока же я пытаюсь приучить его хотя бы есть в моем присутствии.

Мышка лежит между нами на грязном полу.

Шанс спрыгивает вниз, хватает мышь и забирается обратно на дерево, используя обрубленное крыло как рычаг и цепляясь когтями за ветки. Меня впечатляет, как быстро он приспособился.

— А что с этой птичкой случилось?

Знакомый гнусавый голос словно наждачкой проходится по ушам. Я поворачиваюсь к Тоби, новенькому сотруднику на полставки. Он стоит с виноградной шипучкой в руке, вытянутое лицо испещрено прыщами, несколько непослушных каштановых прядей выбивается из-под кепки.

— На него напали в дикой природе, — отвечаю я. — Может, койот, а может, лиса. Сложный перелом крыла, пришлось ампутировать.

Тоби подносит банку ко рту и долго с хлюпаньем из нее пьет.

— Ну отстой, — говорит он. — Нет ничего более удручающего, чем птица, которая не может летать.

— Ну есть вещи и пострашнее этого. Холокост, например.

Тоби смеется, да так громко, что я вздрагиваю.

— Твоя правда. — Он делает еще глоток и вытирает рот рукой. — Слушай, а можно я его покормлю?

Меня это злит. Тоби в основном работает в киоске и меняет пакеты для мусора. Он не умеет обращаться с животными.

— Нет.

— Почему?

— Потому что он к тебе не привык.

— Ну и что? Это же совсем несложно. — Тоби пинает решетку. — Эй, птичка! Птичка!

Шанс шарахается назад.

Я напрягаюсь:

— Не делай так больше. Он воспринимает резкие движения как опасность.

Тоби ухмыляется, обнажая слишком большие резцы:

— Да расслабься! Я просто дурачусь. Ты чего, юмора не понимаешь?

Мне хочется спросить, как бы он себя почувствовал, если бы шумный гигант заточил его в клетку и потом начал стучать по прутьям. Тогда ему тоже было бы смешно?

— Тебе пора работать, — говорю я. — Во время смены нельзя употреблять напитки.

— У меня обеденный перерыв. — Он ковыряет мизинцем в ухе, затем смотрит на наручные часы. — Кажется, пора возвращаться. Увидимся. — Он уходит.

Я медленно вдыхаю и выдыхаю. Не думаю, что он продержится больше недели. Мисс Нэлл не выносит лодырей, это одна из ее черт, достойных восхищения. Мне просто нужно дождаться, когда его уволят.

Я беру в кладовке еще один пакет с мертвыми мышами и иду в террариум кормить змей. По пути вижу, как возле клетки с гиенами милуется влюбленная парочка: они обнимаются, мальчик шепчет что-то девочке на ушко, она смеется и целует его.

Смотреть, как кто-то проявляет чувства на людях, мне всегда было неловко. Но отчего-то в этот раз я не могу отвести глаз. Они оба выглядят такими счастливыми. Кажется, что это так просто, так естественно.

Девушка замечает, что я уставилась на них, и ее улыбка потухает. С ее губ слетает слово «чудила». Она берет парня за руку и уводит его, оставляя меня одну.

Тепло медленно растекается по моему лбу и задней части шеи, обжигая уши.

Чудила.

Мир распадается на части, и мне снова шесть лет, я подхожу к группе девочек на детской площадке во время перемены. Мое сердце замирает, а на уровне пупка в животе словно бы застрял маленький твердый орех. Девочки смеются и болтают. Когда я подхожу, они разом замолкают и выжидающе смотрят на меня. Улыбки с их лиц исчезают.

У меня дрожат коленки, я тереблю свою рубашку и тяну себя за косичку, пока не чувствую покалывающее давление на коже головы. Я только приоткрываю рот, как все слова вываливаются разом: