Когда мы потерялись в Стране снов

Комната оказывается громадной и чересчур тёплой, потолки здесь высокие, эркерное окно выходит на сквер, за которым виднеются монастырь и река Тайн. Две из стен скрывают высящиеся от пола до самого потолка полки, как попало забитые книгами, бумагами и папками; на других двух стенах наклеены обои с ярким, но выцветшим симметричным узором. Ещё тут стоят длинный сервант и такой же длинный блёкло-зелёный диван с пуговицами.

Подняв голову, я вижу десятки огромных шёлковых узорчатых шарфов разных цветов, свисающих с потолка, а между ними – самые разные болтающиеся подвески: бамбуковую музыку ветра, два больших круглых стеклянных диска, поблёскивающих на свету, и кучу синих бабочек, связанных вместе едва видимой нитью. Ощущение такое, будто я попал в волшебную разноцветную антикварную лавку.

Также тут стоит кресло с высокой спинкой, повёрнутое к окну.

Несмотря на душный тёплый воздух, подошвами ног через носки я ощущаю холод плитки. Мы мнёмся в дверном проёме. Здесь музыка гораздо громче: классические скрипки и духовые – такое наверняка нравится Сьюзен.

– Ну, коли заходите – заходьте, и дверь закрыть не забудьте! Не выношу шквожняков!

Голос глухой и невнятный и доносится из кресла. Когда я приближаюсь, то вижу скомканный клетчатый плед, под которым сидит, слегка сгорбившись, старик. Рядом с креслом на тележке стоит большой серебристый цилиндр. От него к пластиковой маске, надетой на лицо старика, ведёт резиновая трубка.

Когда мы со Сьюзен подходим поближе, он ёрзает в кресле, выпрямляясь. И только тогда я осознаю, что это не плед, а огромный сине-зелёный клетчатый кардиган. Старик снимает с лица кислородную маску и худой трясущейся рукой приглаживает седые волосы, которых у него довольно много. На лице у него больше морщин, чем я у кого-либо видел, и он подозрительно разглядывает нас сквозь фиолетовые очки, водружённые на крупный испещрённый прожилками нос. Это точно то же лицо, что и на коробке со Сновидаторами, только гораздо более старое и определённо не улыбающееся.

– Не так близко! – говорит Анди, когда мы подходим ещё немного, но старик отмахивается от неё.

– А, плюньте на неё! Подходьте так близко, как вам охота. У ваш же нет вшов, а?

Вшей? Я чувствую, как краснею. У нас с Себом в прошлом семестре были гниды.

– Нет, но…

Сьюзен перебивает.

– Нет, мистер Маккинли. У нас точно нет вшей.

– С ними всё нормально, Кеннет. Правда. Ведите себя прилично. – Анди достаёт из длинной коробки какой-то рулон.

– Ох, ошшень хорошо. Сядьте-ка на еёшнюю бумагу. Зачем оно надо, я понятия не имею. Вы же не шобираетесь обмаратьшя, а?

– Это чтобы вы не умерли раньше времени, Кеннет, – с улыбкой говорит Анди, отрывая от рулона длинный кусок мягкой широкой бумаги и кладя её на диван для нас. Мы осторожно усаживаемся. Старик отвечает гортанным бульканьем: он явно думает, что попытки сохранить ему жизнь – пустая трата времени.

Кроме музыки, я теперь замечаю ещё один звук: клацанье, исходящее от старика, когда он говорит.

– Надеюсь, мы дошлушаем до конца эту часть? Я нахожу, что мистер Брукнер – не тот композитор, которого можно слушать в шпешке. – И вот опять этот звук: клац-клац.

Старик закрыл глаза, но его руки двигаются под аккомпанемент странной музыки, как будто он дирижирует невидимым оркестром. Анди пересекает комнату и подходит к старомодному проигрывателю, на котором крутится чёрная виниловая пластинка, а потом нажимает на кнопку, и музыка резко замолкает.

Услышав внезапную тишину, старик открывает глаза. Дальше происходит просто поразительная трансформация. Прямо на наших глазах мистер Маккинли как будто молодеет. Он, конечно, не молодеет, но говорить начинает куда бодрее. Речь становится разборчивее, он выпрямляется, поднимая морщинистую шею из сутулых плеч, как черепаха.

– Ну ладно тебе, Анди. Не обязательно было так делать, – говорит он.

– Мистер Брукнер подождёт, Кеннет. У вас гости, – отвечает Анди. – Сьюзен Тензин и Малкольм…?

– Белл.

– Малкольм Белл. К тому же Сьюзен принесла пирог.

Старик прочищает горло, и одновременно у него словно прочищается разум. Его глаза, практически скрытые под зарослями седых бровей, чуточку расширяются.

– Ох, да. Я вас ждал. Добро пожаловать в мою махонькую обитель. Анди – мы попьём чай прямо тут, пожалуй. – И опять этот звук: клац-клац.

У мистера Маккинли лицо человека, который совсем недавно сидел на очень строгой диете. Моей тётушке Джине как-то пришлось сидеть на такой – выглядела она ужасно. Щёки у старика обвисли, с подбородка до самого чёрного шёлкового ш ейного платка, заправленного в кардиган, свисает кожа. Кажется, что штаны, блестящие от старости, великоваты для его тощих ног.

Руки у него длинные, худые, с выступающими суставами и синими венами. На одном пальце сияет большое броское золотое кольцо с крупным фиолетовым камнем. Оно сидит слегка свободно. Я смотрю на старика, он двигает челюстью, и опять раздаётся этот звук: клац-клац.

Старик снова прочищает горло и говорит: