Когда наступает время. Книга 2.

Тело Клита немедленно унесли, и за этим последовали три страшных дня. Багой понял, что забыть их уже не сможет никогда. Александр пролежал один, запершись, не желая ни с кем разговаривать, не принимая ни воды, ни пищи. Гефестион, как собака, сидел подле шатра, но царь не принял даже его. Когда к вечеру третьего дня Александр затих. Наскоро собранный из ближайших друзей военный совет принял решение войти силой. Царь сидел, забившись в угол, постаревший и обессиленный. Потухшие глаза смотрели умершим взглядом со дна почерневших впадин. Исцарапанные руки бессильными плетями лежали на коленях, разбитые губы выглядели нелепо ярко и крупно. Александр был настолько жалок, что выглядел бездомным стариком-калекой.

Птолемей подозвал Пердикку:

— Эдак дело дальше не пойдет. Он решил изжить себя.

— Вовремя, — обреченно махнул рукой Пердикка.

— В лагере начинаются стычки.

— Неудивительно.

— Что скажешь?!

— Я бы промолчал.

— Не получится.

— Знаю.

— Придется сделать Клита виноватым.

— Я любил его.

— Я тоже, но придется это засунуть подальше. Думаю, надо вызывать Анаксарха. Он, как никто другой, сможет убедить Александра, что это было предначертано заранее. Поговори с ним заранее. В конце концом, мы слишком далеко от дома, чтобы допустить сейчас безвластие.

— Безусловно. Думаю, Анаксарх понимает это не хуже нас с тобой.

Анаксарх шел своей знаменитой размеренной походкой. Свободные одежды искусно обнимали статную фигуру. Отсутствие каких-либо эмоций на лице выражало презрение к миру. Философ-абдерит не признавал никаких законов, считая их несовершенным проявлением человеческого сообщества. Анаксарха предупредили о состоянии царя, и он, похоже, уже знал, что скажет. Столпившиеся люди смотрели на философа длинными тоскливыми взглядами. В глубине души он жалел Клита, хотя никогда и не любил его. Чаяния македонца были близки ему, как истинному эллину, но несдержанность их выражения он считал неприемлемой. Македонцы, что находились внутри палатки, молча и скорбно расступились, словно провожали вошедшего на смерть. Анаксарх понял, что должен сейчас сказать именно то, и только то, что они все ждут. Багой до крови закусил губу, заломив в молитве руки. «Анаксарх, с самого начала шедший своей дорогой в философии и приобретший имя презрением и пренебрежением к приятному войдя сразу закричал: „И это Александр, на которого смотрит теперь вся Вселенная! Он валяется в слезах, как раб, в страхе перед людскими законами и укорами, а ему подобает стать для людей законом и мерилом справедливого! Ты побеждал, чтобы управлять и властвовать, а не быть рабом пустых мнений! Разве ты не знаешь, зачем рядом с Зевсом восседают Справедливость и Правосудие?! Затем, чтобы всякий поступок властителя почитался правосудным и справедливым“!» (5).

Багой все еще сидел на полу, когда мальчик-раб доложил, что для хозяина доставили послание. Свиток был скреплен печатью Птолемея. В нескольких словах сын Лага просил об аудиенции. Багой ответил, что в любое время будет рад видеть македонца. Птолемей явился поздним вечером в сопровождении одного лишь телохранителя. Перс предложил гостю угощение, бани и рабынь, но Птолемей отказался:

— После, друг мой, после.

— Какое дело привело тебя в мой дом, Птолемей? — спросил перс, усадив гостя в кресло.

— Дело необычайной секретности и важности, — ответил македонец, пристально взглянув Багою в глаза. Потом помолчал и добавил: — Это касается Александра.

Перс заметно напрягся. Он взглянул на ладони Лагида, дабы убедиться в искренности его слов.

— Все готово, и через несколько дней Александр отправится к последнему пристанищу.

Птолемей заметил, как дернулись уголки губ Багоя, однако перс молчал.

— По желанию Александра и решению военного совета он должен быть похоронен в Египте, хотя решение устраивает далеко не всех, Поскольку эта провинция под моим управлением, я буду сопровождать катафалк до Мемфиса.

— Я знаю, — едва слышно произнес Багой.

— Но я не об этом.

Птолемей поднялся и прошелся по залу. Багой следил за ним, не поворачивая головы, но македонец обдумывал в последний раз то, что собирался сказать.

— Я готов на все, Птолемей, — вдруг произнес Багой. — Можешь не сомневаться.

— Если бы хоть капелька сомнения пролилась в мои мысли, я не пришел бы к тебе в такой секретности. В общем, я знаю, что по замыслу Пердикки, Александр не должен достичь Египта.

Ожидая, чего угодно кроме этого, Багой едва удержал себя в кресле. Птолемей повернулся, открываясь сообщнику полностью.

— Меня известили, — продолжил он, — что будет попытка перехватить караван, чтобы отбить тело и после отправить в Македонию.

— Но ведь Александр…

— Александр не оставил распоряжений, — перебил Птолемей. — Насколько я знаю, силы стягиваются немалые, и сражения не избежать.

— Но ведь можно избрать другую дорогу.

— Можно, но это ни к чему не приведет. Караван слишком медлителен и неповоротлив, чтобы противостоять подвижным конным отрядам.

— Я сделаю, что ты скажешь, Птолемей, но Александр должен прибыть в Мемфис.

— Я знал.