Когда не горят костры

Светящийся зелёный камень, весь в ярких, сияющих прожилках, лёг в грубые ладони Стояна и тут же потух, став тёмным и тусклым, как бутылочное стекло. Стоян посмотрел камень на просвет, и снова все жилки заметны стали, в лекарский трилистник сложились. Дозорный крякнул довольно и с поспешным поклоном вернул знак лекарю. Едва Иван коснулся его, как снова камень засиял яркой и сочной зеленью.

Карпош, едва не приплясывающий от нетерпения, дёрнул старшего за рукав.

– Дядька Стоян! Видишь же, честный человек! Сколько ещё глупых традиций соблюсти надо?

– Не стоит так говорить, – мягко улыбнулся Иван. – На слово в нынешние времена верить опрометчиво. Пришёл бы вместо меня лгун и преступник, обнадёжил бы тебя, да и других селян, а потом сбежал бы, плату собрав – в лучшем случае. А в худшем – лечением своим больных уморил бы. Разве этого бы ты хотел?

В глазах Карпоша такая гнетущая боль промелькнула, что Стоян рукой махнул, с пути лекаря отступая. Главные проверки он уже прошёл, так что не будет большого зла, если все остальные традиции приёма гостя на потом отложат.

– Веди его к зазнобе своей, раз так неймётся, – проворчал дозорный, особенно сильно сейчас ощущая свою старость. – Да не забудь потом на дозор вернуться, а ворота я, так уж и быть, сам запру.

Долго он ещё вслед им глядел, головой качая. Зря, ох зря Карпош на лекаря надежды большие возлагает. Молод ещё Иван, не иначе, из учения только вышел. Справится ли с хворобой, что Боженку свалила? Здоровая девка была, видная, ни голода, ни тяжёлой работы не знала, а вот уже седмицы три лежит, под божии небеса не показывается. Вот как жеребьёвка прошла, так и слегла, несчастная.

Оплошает лекарь, и как бы не взбесился Карпош, не навлёк беду на всю деревню, кулаки-то у него быстрей головы работают.

Стоян снова головой покачал и, заперев ворота, наверх поспешил, за дорогой следить. Пусть и разгорался день, а неспокойно всё же было: недоброе это время, Купальское, нечистое.

Чуяло старое сердце беду, ох чуяло…

* * *

К дому старосты они успели даже раньше сплетен: пусть деревенские женщины уже проснулись и собрались у колодца набрать воды для готовки, да Карпош так поторапливал лекаря, что они едва не сбились на бег.

– Богдан Наумович! – Голос Карпоша едва не срывался, то ли от сдерживаемой радости, то ли от быстрой ходьбы. – Смотрите, к нам лекарь пришёл! Не иначе, Лада милость свою явила!

На крыльцо вышел крепкий коренастый мужчина с тёмной окладистой бородой, нахмурился недоумённо, а затем, к Ивану присмотревшись, стал серым, как полотно. Не успел Карпош удивиться – разве не рад староста, что дочь его от неминуемой смерти уберегут? – как староста в поклоне согнулся, лицо пряча:

– Ох, милсдарь лекарь, великая честь для нас! Не побрезгуй, раздели с нами завтрак!

Иван, вошедший во двор следом за Карпошем, моргнул недоумённо:

– Мне казалось, тут тяжёлая поц… больная, и время тратить неразумно. Да и не голоден я, стражи меня уже угостили хлебом с солью.

– Да разве следует столь почётного гостя одним только хлебом потчевать? – всплеснул руками староста и засуетился, крикнул в избу: – Агнешка, стол для гостей накрывай да Зимку в подвал за окороком отправь!

– Может, всё же мне стоит осмотреть вашу дочь? – осторожно уточнил Иван, огорошенный таким напором, но староста головою затряс:

– Да разве можно не емши за дело браться? Тогда ведь и сами боги осерчают, да и бисы под руку толкнуть поспешат!

Лекарь удивился, уточнил удивлённо:

– А у вас и бисы водятся?

– Где они только не водятся, – проворчал Карпош, мрачно на старосту поглядывая. Отчего не радуется, не спешит лекаря к Божене проводить? Сам ведь накануне ввечеру плакался, что дочь так плоха, что до Купалы не дотянет.

Староста услышал его замечание, покосился недовольно, даже зубом цыкнул, но все же гнать не стал, жених дочери всё же:

– А ты, Карпош, останешься с нами на завтрак? Новостями, может, поделишься?

Тот кивнул поспешно – вдруг уговорит старосту, чтобы позволил с Боженой увидеться?

Над умывальником в сенях Карпош ритуально сполоснул руки, мол, чисты мои намерения к хозяевам дома. Иван же намывал руки долго и тщательно, словно грязь незримую смыть пытался. Не к добру это, поёжился Карпош, так ведь только те делают, у кого совесть нечиста, кто зло хозяевам замыслил… но разве лекари когда-либо делали дурное? Может, просто у них иначе принято: чем дольше руки моешь, тем мысли чище?

Но всё же с Ивана он взгляда уже не спускал.

Их усадили за стол, лицом к красному углу, где стояли маленькие идолы богов: глиняные – Лады и Мокоши, деревянные – Даждьбога, Стрибога и Велеса, и железный – Перуна. Только у старосты и самого кузнеца такой идол в доме был, и Карпош поклонился ему в землю. Под идолами на стене весело ружьё – древнее, почерневшее уже, из глубины веков по наследству дошедшее. Много легенд о нём сложено было, да ни Карпош, ни старики в деревне не слышали, чтоб староста из него стрелял.