Когда не горят костры

Агнешка, жена старосты, ещё не старая, но наполовину седая, поспешно расставила перед гостями тарелки. На большом блюде посреди стола паром дышала половина ковриги белого хлеба, свежего, только из печи. Вместо жидкой каши хозяйка подала золотистые лепёшки с мёдом и морошковым вареньем – не на каждый праздник такое на стол ставят, не иначе, как для милсдаря лекаря расстаралась! Самому Карпошу ещё не доводилось славное Агнешкино варенье пробовать, и он порадовался трапезе – а потом устыдился: ну какая радость, когда Божену болезнь глодает?

– А ежели ты, милсдарь, чего посытнее желаешь, то Зимка окорок пластает, я вам с овощами его потушу.

– Благодарю, хозяюшка, но в этом нет нужды. Лучше семье на обед оставь.

Во главе стола уселся староста, уже спокойный, с лицом степенным и трагичным. Хозяйка тут же ему первому киселя плеснула.

– Благодарствие добрым богам за солнце над нами и пищу на столе, – поднял он крутобокую чашку, и Карпош поспешно последовал за ним.

– Пусть щедрость их не уменьшится, – ритуальной фразой ответил Иван и, как и подобает, пригубил кисель вслед за хозяином дома. Вот только замечал Карпош, что лекарь пристального взгляда не сводит с хозяина и хозяйки, рассматривает столь внимательно, словно мхи на них проросли!

Не выдержал Карпош, шёпотом одернул его:

– Не принято, милсдарь, в наших землях так глаза друг об друга чесать!

Иван улыбнулся краем рта и так же тихо пояснил:

– Раз в этом доме есть больная, то хворь её и на других следы оставить могла. И мой долг – как можно скорее их различить.

Староста всё же услышал их шушуканье, нахмурился на мгновение, а потом вздохнул горько:

– Радуется моё сердце за деревню, что ты, милсдарь лекарь, пришёл нас от хворей беречь. Да боюсь, для дочери моей уже поздно. – Он снова вздохнул и опустил лицо, и тёмные пряди на глаза ему упали. – Боюсь, для неё сразу поздно было. Мы ведь, милсдарь лекарь, не самый тёмный народ в нашей стороне, к нам и раньше ваши люди захаживали, обучали, как от болезней уберечься, а если не удалось – как их распознать да своими силами справиться, ежели возможно. И едва слегла моя Боженка, так я всех стариков собрал, чтобы науку вашу хитрую вспоминали…

Он покачал головой, сгорбился, двумя руками чашку обхватил. Продолжил тихо:

– Да никто распознать болезнь не смог. Знать, не простая это хворь, а божья немилость, наказание за грехи наши. Не побороть такую хворь. Не трать зря время, милсдарь лекарь, лучше остальную деревню лечи – им-то помочь ещё можно.

Иван потёр задумчиво подбородок, отколупнул хрустящий краешек оладьи.

– Пауки и змеи не кусали вашу дочь? Или другие насекомые? Какие вообще симп… признаки? Может, сыпь? Кашель, рвота?

– Вовсе никаких. Слегла три седмицы назад и встать не может. Едва глаза открывает. Если день добрым выдастся, у жены едва получается жиденьким киселём её напоить.

– А раньше ничего странного не замечали? Может, жаловалась на что-то?

Староста головой покачал:

– Нет, ни мне, ни матери… ни жениху. – Карпош кивнул на этих словах, а сам вспоминать принялся, не было ли в последнее время в Боженке странного чего. Да нет, радовалась, песни пела, венки плела, матери со скотиной помогала, и всё у неё в руках спорилось. Не иначе, от зависти кто сглазил!

Последнее он в сердцах вслух выпалил.

– Да что ты такое говоришь?! – возмущённо вскричал староста. – Разве есть кто у нас в деревне, кто с колдовством знается?! Карпош, вот только потому, что знаю я тебя, знаю, как дочь ты мою любишь, не буду за дурные слова наказывать! Не смей напраслину на соседей и родичей возводить!

Карпош вспыхнул и опустил глаза, но всё же пробормотал сквозь зубы:

– А то будто не знает никто, что Зимка сестре завидует, немочь бледная!

Староста кулаком по столу стукнул, сказал свистящим шёпотом:

– И как язык у тебя повернулся, Карпош! И сам ведь знаешь, что Зимушка из любви к нам венок жертвы принять согласилась, собой Божену заменить да гнев божий отвести! Ох, думай, что говоришь, пока я двери своего дома для тебя не закрыл!

Лекарь, с недоумением слушавший перепалку, отложил оладью и поинтересовался тихо:

– Венок жертвы? О чём вы говорите?

Староста осёкся, пожал плечами:

– Так Купала же на пороге. Уже завтрашней ночью справлять будем.

Лекарь всё ещё хмурился озадаченно, видать, не слышал о ритуалах местных или вообще в праздниках не понимал, и Карпош пояснил тихо:

– Традиция в наших краях такая: через костры прыгаем, огонь-цветок на папоротнике ищем, русалок гоняем… и жертву выбираем. Почетно это.

И боги того требуют. А ещё – в тайне эту традицию хранить, чтобы то, что в ночь Купалы случится меж жертвой и снизошедшей к ней богом, так и осталось священным и неприкосновенным, и защитило деревеньки в округе.

Вздохнул Карпош украдкой, пытаясь нрав свой обуздать. Знал ведь, что и так и так Божену ему терять. Да одно дело, отдать её богу, что на небесной колеснице небо пересекает, чтобы жила любимая в небесах, горя не зная, и совсем другое – смерти, чёрной Маранне на поживу, чтобы та среди червей и гнили нежное тело милой глодала.