Когда не горят костры

Внутри не было ни мягкого пуфика, ни вешалки, на которой Холли совсем недавно оставила пуховик, ни лампы над головой. Только грубые влажные камни, запах первого снега и огромные спирали на стенах и потолке, светящиеся всеми оттенками синего и зелёного.

Меньше всего это походило на родной Уэльс.

Злость и страх в глазах рыжего паренька сменились тихим ужасом, он оглянулся на Холли и тут же отвел глаза. В зыбком призрачном свете её друзья начали меняться, словно тонкий воск таял, обнажая что-то совсем другое, нечеловеческое.

Марх вытянулся ещё сильнее и сгорбился, длинные руки повисли до земли, цокнули копыта. Тело казалось каменным, замшелым, черты лица складывались из глубоких трещин, волосы заменила поросль голубоватого мха, из которой торчали лошадиные уши.

Аннуил светилась изнутри, словно ей под кожу углей насыпали. Черты лица неуловимо изменились, став тоньше и острее, глаза превратились в болотца зеленоватого огня. Среди чёрных волос мелькали алые искры. Но страшнее всех был Дэлвин.

Он так и остался Мари Луид, огромным лошадиным скелетом, и белая простыня обратилась тяжёлым плащом, под которым виднелось серое раздутое тело клячи, с ребрами, прорвавшими тонкую шкуру.

«Я заснула на ходу, и это кошмар», – подумала Холли и зажмурилась.

Это просто сон, сдобренный алкоголем и слишком яркими впечатлениями, решила Холли и не стала открывать глаза.

Надо просто подождать, и всё исчезнет. Может, я и не соглашалась праздновать с ребятами и всего лишь сплю в своей постели? Сейчас зазвонит будильник, я открою глаза и…

Иллюзию разбил низкий, невыразительный голос Мари Луид.

– Как удачен этот год друзья мои мы забрали то что нам причиталось и то что получить уже и не чаяли время праздновать друзья мои пока новое солнце не родилось а их до поры уведите.

Когда жёсткие и горячие руки схватили её за плечи, Холли уже не могла себе лгать, что спит. Безмолвно, беспомощно она смотрела на Мари Луид, пока её тащили прочь по каменному коридору.

А был ли вообще Дэлвин? И кого она любила?

– Не волнуйся, цветочек, – голос Аннуил потрескивал, как угли в костре, – скучно не будет! Как только взойдёт над городом солнце, ты станешь совсем наша. Обещаю, тебе понравится! Ты же так задорно пела сегодня, отчего б так не петь и тысячу грядущих ночей?

Их бросили в маленькой комнате, обшитой деревянными панелями, посреди которой, словно в насмешку, росла ель с тёмной хвоей, колючей даже на мимолётный взгляд. Рыжий подросток тут же забился в угол, едва слышно шипя под нос ругательства. Марх же всё сжимал и сжимал плечи Холли, и острые когти впивались в кожу даже сквозь камзол.

– Празднуйте, детишки, – смеялась Аннуил, – празднуйте самую длинную ночь! Но ах, ваша ёлка такая скучная и ненарядная! Я знаю, и праздник ваш выйдет скучным! Уж не превратить ли мне вас в свечи? Что за Йоль без свечей? Как раз растаете к утру, чтоб покорней быть перед госпожой нашей!

Резкая боль чиркнула Холли по шее, обожгла до крови, и она слабо вскрикнула, прижав ладони к царапинам, и только тогда заметила, что Марх её уже не держит. Стеклянные подвески в серьгах раскачивались, покалывали пальцы при касании, оставляя на них мелкие пятна крови.

Аннуил застыла, скривилась, как от боли, и исчезла, рассыпавшись золой.

Марх за спиной тяжело, неуверенно вздохнул, словно уже позабыл, как это делается. Он заговорил, и слова давались ему с трудом:

– Прости меня, мелкая, но только так ее можно было прогнать.

Холли медленно оглянулась и прищурилась, до боли в глазах вглядываясь в лицо из трещин, не зная, что страшнее: если кошмарная догадка окажется правдой или если она ошибётся.

– Фред?

Тонкие каменные губы едва заметно искривились в улыбке.

– Да уж, сложно меня теперь узнать! Тебе нужно спешить, и потому прошу об одном – верь мне.

Холли вздрогнула, огляделась, резко, словно просыпаясь, вспоминая, где и почему находится. Марх (или все же Фред?) почувствовал её сомнения и плавно отступил назад.

– Ты права, мелкая, здесь, под холмом, верить нельзя никому, и слишком о многом я тебя прошу. Но выслушай меня – помнишь бабушкин шар? Не его ли осколки ты носишь в ушах? Вспомни – год за годом ты приносила его мне, чтоб я повесил его выше, там, куда ты не доставала. Так и было, верно?

Холли облизнула губы и бездумно коснулась стеклянной подвески, осторожно согласилась:

– Верно, пока…

– Пока я не оттолкнул тебя, и ты… и мы разбили его.

– Допустим, я верю, – еще медленнее и осторожнее произнесла Холли. – Что тебе от меня нужно?

В тёмных глазах мелькнуло удивление – или то, что Холли очень хотела принять за удивление.

– Помочь тебе. Уберечь тебя от своей судьбы. Посмотри на меня, посмотри, что тилвит тег сделали со мной, во что превратили себе на потеху. С тобой обойдутся хуже.

– Почему только сейчас? Почему ты раньше меня не предупредил?

– Мне было запрещено. Аннуил велела Марху молчать, когда ты можешь его услышать, и он молчал. Только и мог, что показать, как не рад тебе.

Холли усмехнулась против воли:

– А теперь?