Когда не горят костры

По утрам он гуляет с нею в саду, пьёт кофе в беседке, и мягкий туман с озера ползёт к стенам особняка, ластится к окнам. Над чашкой Греты поднимается пар, и она сдувает его, слушает своего ненаглядного профессора, не отводя глаз. Я редко вижу её днём – она почти не покидает дома, если и выходит в сад, то только для зарисовок того или иного фрагмента фасада.

Мне начинает казаться, что особняком она увлечена куда искреннее, чем моим возлюбленным.

Его же я вижу куда чаще – для подготовки к ритуалу приходится посбивать ноги, не правда ли, милый? Как ты, наверное, жалеешь, что нет у тебя доверенного помощника, которому можно поручить самое противное! Но моих ошибок повторять ты не станешь – и не позволишь никому выведать, к чему же ты так стремишься.

Чтобы никто не ударил в спину и не вырвал вожделенный приз из твоих рук.

Вот только об одном ты забыл, милый: мне-то известно всё.

И потому не могу себе отказать в мелочном удовольствии полюбоваться, как, сдерживая брезгливость, ты копаешься на заброшенном кладбище, а потом долго вычищаешь влажную грязь из-под ухоженных ногтей. Как умело вскрываешь старый склеп, чтоб срезать очередной кусок мумифицированной плоти с отцеубийцы, а потом долго пытаешься отдышаться снаружи, сплёвывая подступившую желчь.

Колдовство – это очень грязное ремесло, милый. Неужели ты ещё не привык?

Когда октябрь переваливает за половину, приходят первые заморозки, схватывают хрустким ледком лужи, колючим инеем ложатся на листья. Когда он и Грета завтракают – по-прежнему в беседке, хоть им и приходится заворачиваться в пледы и долго греть ладони о кружки – изо рта вырывается пар.

Грета старательно выдыхает, и белое облачко поднимается вверх, растворяясь в промозглом воздухе.

– Как маленькие привидения, – довольно улыбается она. – Говорят, после смерти душа покидает тело как раз таким облачком пара.

– Мне доводилось наблюдать смерть. – Лицо его так скорбно, что легко можно поверить, что наблюдение это глубоко его шокировало. И девочка даже ему верит. – Но ничего похожего я не замечал. Если призраки и остаются рядом с нами, то совершенно иным, незримым образом.

Он допивает кофе и отставляет чашку. Взгляд, устремлённый на Грету, полон тепла и чар.

Обсидиан в перстне блестит особенно ярко.

– Я хотел бы попросить тебя о небольшой услуге, Грета.

– Конечно! – Она вскидывается, улыбаясь широко и радостно, будь собакой – хвостом бы виляла.

– Обычно я справляюсь сам, – он улыбается с лёгким смущением и – конечно – щурится. – Но в этот раз работы с документами больше обычного. Не поможешь украсить участок к Хеллоуину? Нужно вырезать несколько тыкв-светильников.

Она лукаво улыбается:

– Неужели уважаемый профессор Мискатоникского университета тоже подвержен моде?

– Должен со стыдом признать, что я весьма суеверен.

И в этот раз он не лжёт.

– С удовольствием! С вас тыквы, нож и ключи от «Форда». Я закончила с вашим архивом и всё же хочу наведаться в город.

– Неужели там ты надеешься обнаружить больше?

Она дёргает плечом и отводит глаза.

– Мне показалось, что ваши архивы неполные… может, часть утеряна? Я нашла несколько интересных документов о восточной пристройке и витражах – но ничего о строительстве самого дома.

– В городском архиве таких документов точно нет.

– Возможно. Но я не теряю надежды.

Она так умело мешает полуложь с полуправдой, что даже я ей верю.

Он вздыхает:

– Это твоё время, Грета, только тебе решать, как попусту его тратить. Но в таком случае, докупи, пожалуйста, в городе свечей.

В этот день я остаюсь наблюдать за Гретой. За тем, как ловко и быстро она срезает верхушки тыкв, как с мечтательной улыбкой вынимает семена и мякоть. Как уверенными движениями вырезает треугольники глаз и зубастый рот. Она напевает – совсем тихо, под нос, слов не разобрать, и что-то зловещее чудится мне в мелодии, что-то древнее.

Отнюдь не праздничное.

Заинтригованная, приближаюсь к ней, и хлёсткий порыв ветра вздымает палые листья. Их шелест заглушает все звуки. Тыквы пахнут тревожно – близкой бедой, невыразимым ужасом, потерей. Набежавшие тучи скрывают блеклое солнце, и Грета ёжится от холода, озирается неуютно.

Оглядывается.

И смотрит прямо на меня.

Нет, конечно же, она меня не видела. Иначе бросилась бы прочь, обо всём позабыв, а не выезжала бы на трассу в Марфилд. Я смотрю, как медленно и аккуратно «Форд» выруливает из ворот особняка, как свет вязнет и тает в густых и туманных утренних сумерках. Готова поспорить, мой милый ещё спит, и пока воля его не укрепляет чары, мотылёк спешит улететь подальше.

Интересно, сколько ещё у тебя просьб, которым она не может отказать? Хватило бы их, чтобы продержать её взаперти до Хеллоуина?

Пустые тыквы провалами глаз следят, как «Форд» исчезает за поворотом. Они не могут последовать за ним, но я – могу.