Когда не горят костры

У заросшего съезда к сгоревшей церкви Грета притормаживает. Сквозь мутное стекло её силуэт едва различим, но я готова поклясться, она долго всматривается в развалины, темнеющие среди ржавой листвы. И когда мне уже кажется, что она рискнёт ступить под сень разросшегося на месте пожарища леса, «Форд» газует и быстро уезжает к Марфилду.

Город уже дышит Хеллоуином – на деревьях мерцают янтарные гирлянды, из витрин магазинов скалятся ухмыляющиеся тыквы, а их запах волнами разносится из всех забегаловок. В октябре ни одно блюдо без них не обходится.

Здесь мне приходится отстать – город уже проснулся, и люди снуют по улицам, звонко кричат разносчики газет. Слишком шумно для меня, слишком много всего – здесь я не слышу себя, забываю себя, теряю себя. Лет семь назад, преследуя очередную девицу – ничего не помню о ней, ни имени, ни цвета волос, – я забрела на праздничную ярмарку, и она оглушила меня. Кажется, я смеялась и плясала. Кажется, огонь тёк внутри, согревая и опьяняя. Кажется, танец превратился в салки, и не раз я из охотницы становилась жертвой и наоборот. А потом я очнулась – в тихом, стылом ноябре, и стон мой мешался с ветром.

С тех пор я избегаю Марфилд.

Город всё равно не изменяется: каким был при моём отце, каким был при мне – таким остался и сейчас. Всё так же громко кричат разносчики газет, а сами газеты всё так же стыдливо молчат о тёмных тайнах и скелетах в шкафах достопочтенных горожан.

За Гретой я наблюдаю издали – лишь въехав в город, она сбрасывает маску восторженной девчонки, становится собранна, спокойна и сурова. Меняются её движения, осанка, жесты – и в них я вижу что-то смутно знакомое, что-то… почти родное. Будь у меня сердце – оно ёкнуло бы.

И потому я не могу отвести от неё глаз.

Первым делом она направляется не в городской архив, куда так рвалась, а в офис самой старой и крупной газеты, лучше всего умеющей умалчивать о тревожном и ненормальном. В старом здании из красного кирпича, с высокими арочными окнами, она проводит около часа – на крыльцо вылетает злая, взъерошенная, словно долго спорила до хрипоты. Хлопает дверью, сбегает по ступеням, осматривается – деловито, уже точно зная, что она хочет получить, и не сомневаясь, что получит.

У неё выходит насыщенный день. Пока горожане коротают его в вялом предвкушении праздника, она носится по городу, не позволяя себе ни отдыха, ни передышки. Офис другой газеты, чуть менее известной, чуть менее молчаливой. Затем – полицейское управление, городской архив, главная библиотека. Потом – совсем уже крохотные, полуподвальные помещения, где ютятся несколько энтузиастов, которые не стесняются печатать самые сумасбродные слухи и сплетни. Кажется, творения их не читает никто, кроме их самих, но оттуда Грета выходит в задумчивости, покусывая губы и глядя под ноги, не замечая никого и ничего.

И едва не забывает про обещанные свечи.

Она покидает Марфилд уже в сумерках, когда мягким янтарным светом загораются фонари и окна, а горожане, в насмешку над домашним уютом, спешат на улицы, в парки и бары. Их становится слишком много, и я с облегчением скрываюсь в темноте леса, среди позёмки опавших листьев.

У развалин церкви она снова притормаживает, но на этот раз колеблется недолго. В её руках свеча, и едва заметный огонёк издали виден в синеватых лесных тенях.

Я заинтригована – приятно заинтригована. Сейчас в ней нет ничего от простой студентки – она идёт ровно, без страха, не вздрагивая от шорохов, не оглядываясь на скрипы и стоны леса. В каменную арку развалин входит без дрожи, и свеча её разгорается ярче, но Грета даже не пытается поднять её выше, словно свет ей и вовсе не нужен.

Небо сегодня затянуто густой паутиной туч, и нечего надеяться на лунный свет. Под обрушившейся кровлей густая темнота, пол усыпан листьями, камнями, обломками сгнивших досок. В пустые оконные проёмы – узкие высокие арки – затекают тени деревьев, смутные многорукие чудища в зыбких сумерках леса.

Перед развалинами алтаря она останавливается, хмурясь, поднимает свечу к глазам. Пальцы её чуть дрожат – вряд ли от страха. Она серьёзна, как ведьма на первом ритуале, которая больше боится его испортить, чем духов и демонов, что могут её подстерегать.

Я больше не могу отмахиваться от странного щемящего чувства, смеси узнавания и ностальгии, и это почти злит. Я встаю перед ней, незримая, смотрю на неё сквозь крохотный язычок пламени.

И резко его задуваю.

Не знаю, чего хочу больше: напугать её или испытать.

Не знаю, чего жду больше: разочарования или удовлетворения.

Вскрикнет она, испуганная, развернётся и побежит прочь или зажжёт свечу снова, и снова, и снова?

Огонёк вспыхивает – мертвенно-голубой, ровный и сильный.

И мы видим друг друга. Впервые – по-настоящему.

В больших глазах за выпуклыми линзами очков – разочарование и почти детская обида.

– Ты не Хелен, – выдыхает она дрожащими губами. Огонёк даже не колеблется от её дыхания.

– Нет, я не Хелен. – Ёе разочарование должно было б задеть или оскорбить, но меня распирает смех. Ведьма! Ему попалась обученная ведьма!

Или – это он попался ей?