Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

И все же Конфедерация Миттерана была не просто тактическим приемом. В двух основных смыслах это был поистине «грандиозный проект» (grand projet). Во-первых, существовали мрачные уроки истории: он неоднократно выражал опасение, что конец того, что французы любили называть «ялтинской Европой», не должен спровоцировать смятение, подобное произошедшему в первой половине ХХ в. Миттеран сокращенно назвал это «Европой 1913 года», готовой вот-вот рухнуть в пропасть. Или, еще более мрачно, «Европа Сараево»[771]. Во-вторых, все с нетерпением ждали большого проекта. Европа наконец открылась и получила шанс реализовать мечту голлистов после полувека пребывания Франции в роли безропотного подчиненного Соединенных Штатов. Конфедерация, возможно, могла бы стать проводником возглавляемой Францией Европы «от Атлантики до Урала». Как и сам генерал де Голль в 1960-е гг., Миттеран предполагал, что атлантическая граница начнется в Лиссабоне, а не в Вашингтоне. Не отрицая важности НАТО в обеспечении баланса сил на континенте, Миттеран рассматривал Конфедерацию как новое пространство, в рамках которого Европа с Францией во главе могла бы развиваться самостоятельно[772].

Так что за пятиминутной речью Миттерана в канун Нового 1989 года стояло многое. Предложенный им сценарий Конфедерации для организации мирового порядка после окончания холодной войны не был случайным. Неудивительно, что это стало главной темой для разговора с Колем несколько дней спустя, 4 января 1990-го, когда они гуляли по пляжу в Лаче. Два лидера расхаживали взад и вперед, пытаясь разобраться в текущей ситуации, и то, что появилось в результате, стало четким обоснованием отношений между ЕС-12 и Восточной Европой[773].

Зацикленный на евроцентрическом видении будущего, Миттеран объяснил Колю, что в настоящее время он видит две взаимосвязанные проблемы – российскую и немецкую, – но одну нелегко совместить с другой.

«”Эксперимент Горбачева”, безусловно, будет продолжаться еще какое-то время, – сказал президент. – Но что будет после, если он потерпит неудачу? Ультрас!» Жесткая военная диктатура, потому что коммунизм мертв. Все это знали. А также ждали возрождения русского национализма. И если бы военные победили, это означало бы кровопролитие, поскольку они расправились бы с отделявшимися от Советского Союза республиками. Коль согласился. Действительно, они оба чувствовали, что Горбачев предоставил им редкую, но деликатную возможность – если бы он пал и к власти пришел сторонник жесткой линии, все было бы намного сложнее.

Что касается немецкого вопроса, то Миттеран добавил, что, к счастью, впервые за тысячу лет теперь появился ответ, а именно «тесная связь между Германией, Францией и Европой». Вместо вооруженного баланса сил, наконец, установилось мирное равновесие[774].

У Коля, конечно, не было никаких проблем с необходимостью закрепления членства Германии в ЕС. Цитируя Аденауэра, он сказал: «Немецкая проблема может быть решена только под европейской крышей». На том этапе он все еще думал о переходной фазе германо-германского сотрудничества (каждый в рамках своего блока), но ему было ясно, что за этим последует полное объединение, и только затем завершение европейской интеграции. Это последнее развитие событий должно быть открыто для государств, которые хотели бы присоединиться, и для этого им предстоит отказаться от некоторой части своего суверенитета в пользу Сообщества. Ссылаясь на свои прекрасные личные отношения с Миттераном, он изобразил их обоих как «мотор Европы». Исторически сложилось так, что эволюция Сообщества зависела от политических деятелей и их взглядов; он был уверен, что так будет и должно быть в будущем[775].

Уделяя особое внимание закреплению объединенной Германии в углубленном ЕС, Коль сказал, что для государств, которые в настоящее время не имеют права вступать в ЕС, таких как Венгрия, Польша и Чехословакия, а также для Австрии и Турции, необходимо будет найти особый статус и создать соответствующие структуры. Он предлагал создать систему политических договоров, заключенных с этими государствами и, возможно, также с СССР. Он надеялся, что к 1995 г. ЕС достаточно усилится, чтобы таким образом взаимодействовать с Востоком. Если Советский Союз не достигнет необходимого уровня демократизации, он окажется в изоляции[776].

Их разговор был бодряще откровенным и помог разрядить обстановку. Но на своей пресс-конференции Миттеран и Коль скрыли свои разногласия и подчеркнули области согласия. Канцлер продолжал подчеркивать свою приверженность франко-германскому тандему и Европе, повторяя линию Аденауэра о немецком и европейском единстве. Он сказал, что согласен с Миттераном в том, что сейчас важно двигаться вперед по пути Сообщества, предлагая при этом восточноевропейским соседям какой-то взгляд на будущее. «Термин “Конфедерация”, – сказал он, – имеет отношение к этому событию, в то время как он не относится к ситуации внутри Германии»[777].