Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Коль понял, что в Страсбурге у него будет мало возможностей для маневра. Поэтому он снова написал Миттерану 5 декабря, на этот раз одобряя политику Франции в отношении Европейского совета, которая заключалась в быстром продвижении к ЭВС, установив декабрь 1990 г. в качестве даты проведения МПК и беспокоясь о дальнейшем сближении. В своем письме канцлер призвал Совет дать «четкий политический сигнал» о том, что ЕС также будет «решительно продвигаться по пути к политическому союзу»[799]. Но в Страсбурге этому уточнению уделили мало внимания. Что Коль действительно получил от саммита – в обмен на подписание соглашения об ускорении ЭВС на французских условиях, – так это декларацию ЕС в пользу единства Германии. Формальной сделки не было, но, очевидно, существовала неявная связь. Однако это была не та сделка, на которую изначально надеялся Коль: скорейшее создание ЭВС за продвижение к европейскому политическому союзу[800].

Так что Миттеран мог считать Страсбургский саммит настоящим успехом. Он достиг своей главной цели – дать старт амбициозной программе экономической интеграции Сообщества. В заключительной декларации было изложено согласие членов Сообщества созвать специальную межправительственную конференцию по запуску ЭВС на заседании Совета в Риме в декабре 1990 г. Далее в ней утверждалось, что «в это время глубоких и быстрых перемен» ЕС должен работать якорем для удержания «будущего европейского равновесия». Короче говоря, «создание Европейского союза позволит в дальнейшем развивать целый ряд эффективных и гармоничных отношений с другими странами Европы»[801].

Прекрасные слова, конечно, но на самом деле они были просто прикрытием трещин. Франция получила заверения в приверженности Бонна Европе и единой валюте. Колю был дан «зеленый свет» для продолжения объединения Германии, что предоставило ему новые рычаги влияния на Миттерана. И теперь, когда он полностью принял принцип валютного союза, он намеревался заставить Миттерана заплатить за это определенную цену: признать независимость европейского центрального банка (по модели Бундесбанка) и политический союз с сильными федералистскими характеристиками.

Для Коля его действия в Страсбурге определялись политикой. Объясняя свои резоны госсекретарю Джеймсу Бейкеру, он сказал, что «счастлив даровать Франции славу Страсбурга», но без него, добавил он c усмешкой, «этого бы не произошло». Он принял это решение «вопреки интересам Германии»: даже президент Бундесбанка был против. Но, сказал Коль, это было «политически важно, поскольку Германия нуждается в друзьях. В Европе не должно быть недоверия к нам». Конечно, добавил он с улыбкой, Федеративная Республика и так является «экономикой номер один в Европе», и если в нее войдут еще 17 миллионов немцев, «это, конечно, для кое-кого станет кошмаром». Будучи истинным европеистом, если не сказать федералистом, он на протяжении многих лет заявлял о «необходимости дальнейшего европейского сотрудничества», и сейчас нет ничего важнее «как можно прочнее закрепить ФРГ в Сообществе»[802].

Со своей стороны, Миттеран прекрасно осознавал, что, несмотря на устроенный им заговор в Страсбурге, возможности Франции были ограничены. Его цель состояла в том, чтобы сделать ЭВС необратимой до того, как Германия сможет направить дебаты в свое собственное русло – или, что еще хуже, вообще решит выйти из всего процесса. Всю зиму он лелеял надежды каким-то образом замедлить движение Германии к объединению. Он признался Бейкеру 16 декабря: «Воссоединение Германии не должно продвигаться быстрее, чем ЕС»[803]. Он также хотел обуздать федералистский проект Коля по политическому союзу. Аспекты безопасности, заложенные в этом проекте, были для него анафемой, поскольку ставили под угрозу положение Франции как единственной континентальной ядерной державы. И, следуя французской традиции, концепция ЕС Миттерана была, по существу, межгосударственной, а не наднациональной. Для него более тесный политический союз означал наделение большой властью Совета – другими словами, глав правительств[804].

Коль пытался снять опасения Миттерана в беседах на пляже в Лаче в январе 1990 г. Понимая, что он должен был сделать это и публично, он изо всех сил старался продемонстрировать свою верность двусторонним связям и европейской идее, выступая 17 января в Париже во Французском институте международных отношений. «Федеративная Республика Германия не колеблясь выступает за выполнение своих европейских обязательств, потому что для нас, немцев, особенно значимо сказать: Европа – это наша судьба!» Чтобы прояснить, что это был вопрос выбора, а не простого детерминизма, он провозгласил, что ФРГ «сегодня неразрывно слита со свободной и демократической Европой» и что никакого намерения возвращаться к национализму XIX в. нет. «”Немецкий вызов” на самом деле был европейским вызовом», которому европейцы должны были противостоять сообща «дальновидно и упорно»[805].