В отношении Германии между Даунинг-стрит, 10 и британским МИДом существовала реальная напряженность. Предполагалось, что именно МИД – Форин-офис – будет определять эту политику в том же русле, что Великобритания делала и раньше с 1950-х гг., а именно поддерживать принцип возможного объединения на основе права на самоопределение. Для британских дипломатов процесс «2+4» был подходящим способом упорядоченного продвижения к этой цели. В противовес этому 4 декабря 1989 г. Тэтчер категорически заявила своим партнерам по НАТО, включая Коля, что «воссоединение не должно произойти в течение десяти или пятнадцати лет»[833]
. Шесть недель спустя она настаивала на том, что «Восточная Германия должна занять свое место в очереди на членство в Сообществе»[834]. Ее неустанные усилия – беседы по телефону и при личных встречах – убедить Горбачева и Миттерана присоединиться к противодействию или, по крайней мере, к откладыванию объединения Германии были полностью ее личными инициативами, без какой-либо поддержки со стороны коллег по кабинету министров или Министерства иностранных дел.Единственным заметным исключением был Чарльз Пауэлл, личный секретарь Тэтчер по иностранным делам с 1983 г., который стал одним из ее самых доверенных советников. Как позже заметил Скоукрофт: «Я совершенно убежден, что он был единственным, кто обладал серьезным влиянием на взгляды Тэтчер во внешней политике. Он был близок к ней, обладал необъяснимым пониманием ее мышления и, даже учитывая ее сильную личность, мог быть очень убедительным». Пауэлл явно подзадоривал премьер-министра своими смелыми записками и меморандумами, искусно составленными так, чтобы перекликаться с ее собственными мыслями. Так он писал, например, перед ее встречей с Франсуа Миттераном в конце января 1990 г.:
«Форин-офис подготовил комплекс документов для вашей встречи… Доклады представляют собой выдающиеся эссе, но, возможно, немного чересчур продуманные и слишком сложные. Нам нужно немного отодвинуть их в сторону и подумать о главном.
У нас есть три проблемы. Во-первых, сокращение вооружений выйдет из-под контроля… Во-вторых, объединение Германии произойдет быстро и создаст экономического и политического монстра (и может вернуться к тому типу Германии, который мы наблюдали дважды в этом столетии). В-третьих, американцы потеряют интерес к Европе, оставив нас недостаточно защищенными и лицом к лицу с немецким Франкенштейном»[835]
.Ничто из этих выражений не должно нас удивлять. Сама Тэтчер никогда не скрывала своих чувств к Германии, которые усугублялись личной неприязнью к самому канцлеру[836]
.Миттеран, конечно, также был вполне способен выпустить пар по поводу немцев наедине с Тэтчер – как это произошло в Страсбурге в декабре во время их взволнованного разговора о 1913 и 1938 гг. Когда они встретились 20 января 1990 г., президент Франции вновь высказал свои опасения по поводу того, что Германия может не только воссоединиться, но и попытаться «вернуть другие территории, которые она потеряла в результате войны». Он драматично добавил: «Они могут даже добиться большего успеха, чем Гитлер»[837]
. Но Миттеран высказывал такие комментарии в основном за закрытыми дверями – в отличие от Тэтчер. Как с сожалением признал сэр Кристофер Маллаби, посол Великобритании в Бонне, хотя французские сомнения «кажутся сильнее наших», правительству Миттерана удалось «сохранить более позитивный общественный имидж… Как лучшему другу ФРГ и самому важному европейскому партнеру, Франции многое может сойти с рук… Великобритания, напротив, в настоящее время не считается ни особенно важной, ни благожелательно настроенной страной»[838].У президента Франции не только были более сильные позиции, но он и играл более тонко. В то время как он, как правило, обращался по-разному как разной аудитории, линия Тэтчер была безоговорочно последовательной, а ее тон почти неизменно пронзительным. После десяти лет пребывания у власти она стала невосприимчива к противоположным аргументам и привыкла добиваться своего, особенно в вопросах, по которым она была почти невротична: Германия, война и баланс сил.