Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

18 апреля 1990 г. Кремль ввел жесткие экономические санкции против Литвы, сократив поставки газа на 70% и прекратив поставки сырой нефти, чтобы заставить непокорную республику отменить свою мартовскую декларацию о независимости. Это поставило Буша в затруднительное положение. Он хотел поддержать то, что американцы считали законным стремлением к самоопределению: США никогда официально не признавали советскую аннексию в 1940 г. государств Балтии. Но Буш должен был иметь в виду более широкую международную картину в отношении СССР и Германии. 19 апреля он рассказал прессе о своей литовской дилемме: «Мое нежелание проистекает из попыток поддерживать открытый диалог и дискуссию, которые затрагивают многие, многие страны. И я говорю о контроле над вооружениями. Я говорю об укреплении демократий в Восточной Европе». Он добавил: «Я убежден, что господин Горбачев знает, какие в этом вопросе есть пределы. Я не думаю, что есть какая-либо опасность того, что возникнет недопонимание по этому вопросу. Нет никакой»[878].

Буш чувствовал, что поощрение переговоров между Литвой и СССР представляется наиболее практичным решением – разрядить напряженность и устранить опасность того, что Западу, возможно, придется вмешаться. Но он не мог сказать об этом открыто. Он не хотел провоцировать Горбачева, тем самым напрягая всю ткань отношений сотрудничества с Москвой. Он боялся сделать «что-нибудь неосмотрительное», сказал он журналистам 24 апреля. «Я обеспокоен тем, чтобы не совершить чего-либо, что отбросит дело свободы во всем мире». Тем не менее президент был в равной степени обеспокоен разжиганием республиканских сторонников жесткой линии, которые «серьезно ненавидят или подозревают Горбачева и хотят преследовать его во имя прав человека». Он размышлял в своем дневнике: «Как тут сохранить отношения, не потворствуя тому самому поведению, в котором замешаны Советы?»[879]

Так что Буш просто сидел сложа руки, обдумывая варианты действий Америки за закрытыми дверями. Откладывая любое объявление о том, как реагировать на Москву, он заслужил гнев руководства Литвы, которое жаловалось на «еще один Мюнхен»![880] Коль и Миттеран, напротив, чувствовали себя менее скованно. Действительно, у них были веские причины действовать. Канцлер не хотел делать ничего, что могло бы сорвать объединение; президент Франции всегда стремился продемонстрировать свои особые связи с Горбачевым; и оба они увидели возможность продемонстрировать франко-германский тандем в действии с помощью инициативы «общая восточная политика». 26 апреля они направили в Вильнюс открытое письмо с просьбой к руководству Литвы отменить декларацию о независимости, чтобы начать предметные переговоры с Кремлем. Их инициатива была направлена на то, чтобы облегчить отношения с Москвой, не вызывая при этом полного отчуждения Литвы. Это также помогло снять давление с Буша на международном уровне[881].

Дома, однако, критика бездействия президента усилилась, особенно после того, как было объявлено, что американские переговорщики достигли принципиального соглашения с Советами по пакту, который, после одобрения Конгрессом, предоставит СССР тарифный режим «наибольшего благоприятствования». Соглашение, которое должно быть подписано на предстоящем саммите сверхдержав в Вашингтоне, первоначально будет рассчитано на три года с автоматическим продлением еще на три, если ни одна из сторон не будет возражать. Но Буш продолжал настаивать на том, чтобы до подписания торгового соглашения, как того требовала поправка Джексона-Вэника 1974 г., Москва бы приняла новый закон об эмиграции – это было именно то требование, которое помешало вступлению в силу аналогичного торгового пакта, подписанного в 1972 г. Тем не менее на этот раз одобрение Конгресса поставил под сомнение балтийский кризис. Действительно, 1 мая Сенат проголосовал за лишение Москвы торговых льгот США до тех пор, пока не будет решено будущее Литвы[882].

В этой атмосфере президент в частном порядке решил, что все «экономические инициативы» США в отношении Москвы должны быть приостановлены – в шаге от санкций, но при этом прекращались переговоры по торговому соглашению и предоставлению статуса наиболее благоприятствуемой нации (НБН). Это показалось ему «взвешенным, соразмерным ответом», который, как он надеялся, создаст стимулы для Кремля снять энергетическое эмбарго с Литвы без того, чтобы Америке пришлось прибегать к угрозам, после чего «Горбачеву будет трудно смягчиться, рискуя заплатить высокую политическую цену за потерю лица». 29 апреля он направил советскому лидеру письмо, в котором предупредил, что он отнюдь не готов к подписанию всеобъемлющего экономического соглашения на саммите, и что он собирается все заморозить. «У меня нет другого выбора, кроме как разделить наши твердые убеждения в отношении самоопределения Литвы и ее права самой распоряжаться своей судьбой». Тем не менее он пообещал: «Я полон решимости провести эту встречу, несмотря на существующую напряженность. Здесь многое поставлено на карту»[883].