Несмотря на усилия Бейкера, Москва была недовольна тем, что Советский Союз исключался из процесса принятия решений Соединенными Штатами. Появились также тревожные признаки того, что действия Горбачева и Шеварднадзе больше не были полностью синхронизированы. Министр иностранных дел был готов, если потребуется, усилить давление на Саддама, разделяя убеждение американцев в том, что в конечном счете единственный способ справиться с иракским деспотом – это применить силу. А Горбачев, однако, был категорически против этого. По словам Черняева, его босс был положительно «возмущен массовым применением современного оружия и глубоко обеспокоен тем, чтобы свести потери к минимуму»[1028]
. Как Бейкер писал Бушу, «представление Горбачева о новом международном порядке таково, что ему трудно смириться с тем фактом, что нам, возможно, придется применить силу в этом первом его тесте»[1029].Горбачев в течение нескольких лет говорил о мудрости исключения применения военной силы из ведения международных отношений – задолго до того, как Буш стал президентом. И, начиная с Мальты, эти двое часто говорили о дипломатии сверхдержав, действующей теперь по новым правилам. Таким образом, у советского лидера не было намерения – и тем более финансовых возможностей – начинать войну на Ближнем Востоке.
Более того, он должен был учитывать положение Советского Союза в хитросплетениях политики Персидского залива по отношению к четким и напористым США. Примерно в это же время Горбачев обратился к Евгению Примакову – главному арабисту Министерства иностранных дел, давнему знакомому, если не личному другу Саддама Хусейна, а ныне близкому советнику советского лидера. Сделав шаг, который привел Шеварднадзе в ярость и привел бы к обострению отношений между ними, советский лидер сделал Примакова своим личным посланником в кризисе в Персидском заливе. Примаков продолжал говорить Горбачеву то, что последнему нравилось слышать; а именно, что, возможно, удастся уговорить Саддама покинуть Кувейт. Разыгрывая независимого советского миротворца, Примаков предложил прямые двусторонние переговоры с Саддамом. Это спасло бы разрушенные отношения «покровитель-клиент» времен холодной войны и способствовало бы продвижению советских интересов в регионе. Примаков, напротив, утверждал, что прямая поддержка США чревата риском разжечь недовольство среди мусульманского населения в и без того нестабильных центральноазиатских республиках СССР[1030]
.Восприимчивый к аргументам Примакова, Горбачев был готов изучить то, что стало двусторонней стратегией – спокойно развивать двусторонний советско-иракский канал, продолжая публично поддерживать США через ООН. В последнем ключе 25 августа, после интенсивной телефонной дипломатии между Бейкером и Шеварднадзе и безуспешного обращения Горбачева с просьбой к Саддаму соблюдать требования Совета Безопасности о выводе войск, Советы поддержали Резолюцию № 665 ООН, запрещающую любую торговлю с Ираком любыми средствами и санкционирующую военное применение этих санкций, фактически с помощью морской блокады[1031]
.Буш почувствовал облегчение от принятия резолюции – не в последнюю очередь потому, что после некоторых колебаний Китай также проголосовал «за». Конечно, китайский посланник сделал оговорку, что, по их мнению, Резолюция № 665 «не содержит концепции применения силы». Но внешнее единство было сохранено. Для Буша было бы невыносимо, если бы один из пяти постоянных членов Совета Безопасности наложил вето на эту резолюцию. Пекин явно стремился возобновить свою роль крупного игрока в мире после того, как он сам себя обрек на дипломатическую изоляцию после событий на Тяньаньмэнь. Для достижения этого результата президент инициировал серию встреч между американскими и китайскими официальными лицами в обеих странах, а также направил президентское послание китайскому руководству. Поэтому он мог сказать членам Конгресса 29 августа: «Мы наблюдаем международное сотрудничество, которое является поистине историческим… Советы, китайцы, наши традиционные союзники, наши друзья в арабском мире – сотрудничество беспрецедентно»[1032]
.