Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

И именно в этот момент, стремясь вернуть себе место у руля мировых дел, Горбачев поднял телефонную трубку, чтобы позвонить президенту Соединенных Штатов.

После эмоционального обмена приветствиями Горбачев ясно дал понять, что, несмотря на травму, которую пережили он и его семья, он очень хочет вернуться к работе в Москве. Его настроение было приподнятым.

– Мы хотим продолжать идти вперед вместе с вами, – сказал он Бушу. – Мы не дрогнем из-за того, что произошло. Одно дело, что этому помешала демократия. Это гарантия для нас. Мы будем продолжать работать в стране и за ее пределами, чтобы продолжать сотрудничество.

Буш с облегчением рассмеялся.

– Слышу все того же старого Михаила Горбачева, полного жизни и уверенности. Как только ты вернешься, мы поговорим о том, над чем нужно работать после наших переговоров в Москве.

– Хорошо, Джордж. Пожалуйста, действуй на этой основе. До свидания[1169].

Возвращаемся к обычным делам. Так ли это? На самом деле телефонный звонок, который действительно имел значение, состоялся четырьмя часами ранее тем же днем, когда Буш разговаривал с президентом России Борисом Ельциным. Тон был таким же дружелюбным, но содержание совсем другое.

– Борис, как у тебя дела сегодня?

– Ну, я провел последние два дня, сидя в здании парламента, не выходя из помещения. Господин президент, я хочу вам сказать… Сегодня утром состоялось заседание Верховного Совета России, на котором единогласно было принято решение категорически заявить, что попытка государственного переворота незаконна и не будет иметь никакого эффекта на территории России. Верховный Совет поддержал все указы и решения, которые я принял как президент России. Они также дали мне дополнительные полномочия следить за тем, чтобы, если местные власти поддержат хунту, их можно было отстранить от должности[1170].

Действительно, Буш и Ельцин уже общались за день до этого, 20 августа, когда президент США, надеясь получить «отчет из первых рук», позвонил президенту России и, к его удивлению, дозвонился до самого Ельцина, который дал ему подробный отчет о том, что он назвал «правым переворотом» с целью «захвата демократически избранного руководства России, Ленинграда, Москвы и других городов». Он призвал Буша «убедить мировых лидеров в том, что ситуация здесь критическая»[1171].

В обоих телефонных разговорах Буш подчеркивал, что именно это он и сделает. 20-го числа президент США выступил с решительным публичным заявлением против переворота.

«Я вам очень благодарен за это, – сказал ему Ельцин во время их второго разговора 21-го числа. – Пожалуйста, не рассматривайте это как вмешательство в наши внутренние дела, это важное заявление американского президента в поддержку советского народа. Мы постараемся донести ваше заявление до людей. Люди понимают, что вы говорите, и хорошо это воспринимают».

«Мы будем продолжать поддерживать вас, – пообещал Буш. – Люди во всем мире поддерживают вас, за исключением Ирака, Ливии и Кубы, сумасшедших маленьких стран-изгоев. Люди поддерживают вас больше, чем вы можете себе представить».

Ельцин закончил разговор, пообещав: «Я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти демократию в России и во всем СССР»[1172].

Прекрасные слова. Но ситуация была не так проста. Судьбы России и Советского Союза больше не были неразрывно связаны. И, несмотря на все любезности Буша по телефону как с Горбачевым, так и с Ельциным, ему было бы трудно бесконечно скакать на двух лошадях одновременно. В тот же день президент США беседовал в Лондоне с Джоном Мейджором, преемником Тэтчер, отметив, что он не хотел подрывать позиции Ельцина или Горбачева, но не был уверен, что именно предвещают события последних нескольких дней. «Из этого у нас может получиться совсем другой Советский Союз»[1173].

***

Как Горбачев попал в эту переделку? Оглядываясь назад, можно сказать, что причины советского кризиса уходят корнями в генезис перестройки. Горбачев всегда был скорее провидцем, чем практическим политиком, и его первоначальное стремление вернуться «к Ленину» – вернуть марксизм-ленинизм, предположительно, в чистом виде, таким, каким он был до того, как его осквернил Сталин, – оказалось совершенной утопией. Начиная с 1987 г. он все чаще пытался уйти от командной экономики, постепенно открывая доступ к рынку, одновременно ослабляя хватку однопартийного государства, осторожно допуская некоторую степень политической оппозиции.