Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Советский лидер загонял себя в угол. Радикальный во многих своих реформах, он не спешил переосмысливать Союз. Как отметил историк Арчи Браун, для Горбачева «второй натурой» была «вера в советскую идентичность, которая преодолевает рамки ощущения принадлежности людей к определенным национальностям». Несмотря на гибкость ума во многих областях, он находил идею республик, желающих стать независимыми государствами, трудной для понимания, по крайней мере на эмоциональном уровне. По словам Роберта Сервиса, Горбачев был одновременно «советским патриотом» и «гордым русским» – и он колебался между первым и вторым. Так, хотя в середине 1990 г. у Литвы и других прибалтийских республик создалось впечатление, что он все же позволит им уйти, к концу года он сменил тактику и, используя все более жесткие формулировки, стремился удержать республики от отделения[1257]. Когда-то он был покровителем и представителем либералов, а теперь все более открыто стал сдвигаться вправо, окружая себя людьми, которые никогда не были его союзниками и, более того, часто были его открытыми критиками. В свою очередь, те, кто был близок к нему в Политбюро с 1985 г., оказались на обочине. И укрепляя свои собственные властные полномочия в запоздалой попытке добиться стабильности, он все больше выглядел «нормальным» российским автократом – вполне в традициях царей и партийных секретарей прошлого.

Среди исчезновений его либеральных союзников самым заметным был уход министра иностранных дел, который в драматической форме объявил о своей отставке 20 декабря. Шеварднадзе не подтолкнули, он прыгнул сам – повторив в своей речи в Верховном Совете неизменную приверженность «идее перестройки», но настаивая на том, что он не может смириться с «событиями, которые происходят в нашей стране». Горбачев был уязвлен и напуган: впоследствии он заявил Съезду народных депутатов, что собирался сделать Шеварднадзе своим вице-президентом. И он написал страстное письмо Бушу, стремясь минимизировать нанесенный этим дипломатический ущерб. В письме он принял резкий тон, осудив «акт нелояльности» Шеварднадзе и заверив Буша, что как политика Кремля, так и их двусторонние отношения «остаются неизменными»[1258].

Хотя Буш был потрясен этой новостью, он не был готов отказаться от Горбачева, особенно в то время, когда его собственная глобальная коалиция была на грани войны из-за Кувейта. 30 ноября на основании Резолюции ООН № 678, которую внес Кремль, Буш предъявил Саддаму ультиматум вывести свои войска из оккупированной страны к 15 января 1991 г. Двенадцать дней спустя, 12 декабря, на пресс-конференции в Розовом саду Белого дома президент объявил, что Москва получит 1 млрд долл. сельскохозяйственной помощи и что он будет настаивать на скорейшей «ассоциации» СССР с МВФ и Всемирным банком. «Ни одна из сегодняшних мер ни в коем случае не является платой», – поспешил добавить Бейкер впоследствии, но время говорило само за себя: это был наглядный пример обусловленной политики. В течение 72 часов Европейское сообщество последовало его примеру, объявив о пакете помощи в размере 2,4 млрд долл. Таким образом, Запад выглядел единодушным в своей финансовой поддержке курса Горбачева.

Помимо экономики, Буш также с нетерпением ждал подписания договора о СНВ на запланированном им московском саммите с Горбачевым в феврале 1991 г. Стремясь к успешной личной встрече, он заявил: «Я хочу, чтобы перестройка увенчалась успехом». По его словам, «есть веская причина действовать сейчас, чтобы помочь Советскому Союзу продолжить курс на демократизацию». Он не сомневался, что Соединенные Штаты заинтересованы в том, чтобы Советский Союз «мог играть роль полноправного и процветающего члена международного сообщества государств»[1259].

Вот почему Буш не собирался поддаваться влиянию ухода Шеварднадзе, каким бы прискорбным это ни было, особенно учитывая конструктивные партнерские отношения Бейкера с этим грузином. Как сказал президент послу Александру Бессмертных, выдвинутому, но еще не утвержденному в качестве преемника Шеварднадзе 27 декабря, в Америке прозвучала критика за то, что он слишком «персонализировал» отношения. Но, добавил он, «я опровергаю это тем, что было сделано Горбачевым за последние пять лет». Президент по-прежнему возлагал надежды на будущее их партнерства. Он верил, что, работая вместе, они могли бы по-настоящему и четко оставить эпоху холодной войны позади[1260].

В Москве Черняев также прокомментировал позицию своего лидера: «Все главные действующие лица на международной арене рассматривали “участие Горбачева” как гарантию серьезности и основательности любых решений, способных влиять на ход мировых дел». Его «важность и незаменимость» в мировой политике подчеркивались тем, что Черняев назвал «всеобщее понимание, прежде всего со стороны американской администрации, необходимости его участия в разрешении кризиса в Персидском заливе»[1261].