Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

В полночь в воскресенье, 18 августа, Буша разбудил звонок Скоукрофта, который сказал, что только что видел сообщение о том, что Горбачев подал в отставку по состоянию здоровья. Вскоре выяснилось, что в Москве произошел государственный переворот. Янаев, заместитель Горбачева – этот «дружелюбный человек» с «хорошим чувством юмора», как выразился Буш всего пару недель назад после их полета на президентском самолете в Киев, – теперь представлялся президентом Советского Союза. В составе только что сформированного Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП), который он возглавил для введения чрезвычайного положения, были Павлов, Язов, Крючков и Пуго – все они, как понял Буш, только недавно были введены Горбачевым в ближайшее окружение[1362].

Все это выглядело очень зловеще и тревожно, но на самом деле «переворот» был неуклюжей операцией от начала до конца. Мотивы заговорщиков были расплывчатыми. Они хотели заблокировать подписание нового Союзного договора, чтобы предотвратить распад Советского Союза в том виде, в каком они его знали. И на более корыстном уровне, узнав по неосмотрительности Горбачева о разговоре в Ново-Огарево, они опасались чистки кабинета, в результате которой они потеряют свои кресла. Но им не удалось захватить ключевые узлы и сферы управления – коммуникации, транспорт, средства массовой информации и вооруженные силы – или арестовать лидеров оппозиции, таких как Ельцин. Они также не хотели применять грубую силу, как это сделал Дэн Сяопин в июне 1989 г. Было похоже, что заговорщиков ввел в заблуждение Горбачев поворотом вправо. Они предположили, что их запоздалое включение в его правительственный круг показывало, что упрямый реформатор наконец-то осознал ошибочность своего пути и теперь примет их повестку дня. Другими словами, им нужно было не захватывать весь механизм советской власти, а просто отстранить лидера государства. «Мы никогда не обсуждали, что станем делать, если Горбачев не примет наши предложения», – признался позже один из них. Как только Горбачев отказался принять брошенный ему мяч, игра была сыграна, переворот оказался безнадежен. Вот почему на телевизионных кадрах были видны неуверенные, нервные, даже, может, подвыпившие мужчины; руки Янаева заметно дрожали, когда он зачитывал заявление о чрезвычайном положении. Наблюдая за ними по телевизору, Скоукрофт сравнил их с комиками братьями Маркс; Джилл Брейтуэйт, жена британского посла, назвала их куклами-«маппетами»[1363].

Так трагедия или фарс? На тот момент никто не мог дать уверенный ответ. И поначалу судьба Горбачева была неизвестна. Буш раздумывал, не вернуться ли ему в Вашингтон[1364], но в конце концов решил остаться в Мэне, чтобы избежать обострения чувства кризиса и даже паники. Теперь, отметил он 20 августа, повседневной рутиной будет не «отпуск», а «отдых и работа», подкрепленные «активной», но не «безумной» телефонной дипломатией. Послание, которое он хотел донести до мира, заключалось в непринятии переворота – но вместе с переносом акцента с Горбачева на Ельцина, которому следовало бы уделить «больше личного внимания», поскольку он призывал к возвращению Горбачева и поддержке демократических перемен. И все же Буш не мог забыть об американском внутреннем аспекте. Последним пунктом в его записке самому себе было предупреждение о том, что он должен избегать привнесения советского кризиса в свою избирательную кампанию «92 года»[1365].

И вот, в этом состоянии неопределенности Буш 20 августа позвонил Ельцину – этому «дикарю», что проповедовал демократию, но действовал как демагог, и которого он теперь начинал воспринимать как серьезную политическую фигуру. Буш не собирался поддаваться эмоциям момента. «Я полон решимости справиться с этим, не втягивая нас в войну и, тем не менее, придерживаясь наших принципов демократии и реформ». Однако он был впечатлен телевизионными картинками российского лидера, стоящего на танке.

«Этот мужественный человек придерживается своих принципов, – записал Буш в своем дневнике. – Говорит о том, что находится в гуще истории». И два телефонных разговора с Ельциным 20 и 21 августа вселили в президента Соединенных Штатов еще большее уважение к президенту Российской Республики[1366].