Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Горбачев поднял вопрос об этом во время саммита, напомнив Бушу, что «70 процентов межреспубликанских границ фактически не определены». Белорусы требовали части Литвы. Восточная Эстония была населена в основном русскими. Молдаване хотели присоединиться к Румынии. И Крым, и Донецк стремились к автономии. И в любом случае, продолжал Горбачев с нарастающим раздражением, по всей Восточной Европе были спорные земли, в Польше, Болгарии, Трансильвании. Он попросил Буша присоединиться к нему в принятии декларации саммита о принципе «территориальной целостности и нерушимости границ». Самоопределение, по его словам, возможно только «в конституционных, правовых рамках». «Такова же моя позиция по Прибалтике… Для нас это дело принципиальное»[1349].

Буш уклонился от ответа на вопрос о принятии декларации саммита, но он был готов поддержать новый Союзный договор Горбачева. Это, по его словам, «путь к продвижению вперед». Ново-Огаревский процесс теперь был деликатно сбалансирован: переговоры шли медленно. Горбачев ожидал, что первыми подпишут соглашение две или три республики во главе с Россией и Казахстаном. Затем последуют остальные, включая Украину, что позволит принять новую Конституцию. Но на самом деле только девять из пятнадцати республик высказались «за», и позиция Украины была особенно проблематичной. Это была вторая в экономическом отношении республика СССР после России. Ситуация там была нестабильной, поскольку западная часть страны проголосовала за независимость на референдуме в марте 1991 г.[1350]

Чтобы поддержать Горбачева, Буш решил посетить Украину, где выступил в Верховном Совете республики с речью в поддержку нового Союзного договора. Он вылетел в Киев сразу после Москвы в сопровождении вице-президента Янаева. По мнению Скоукрофта, это было одно из самых успешных выступлений Буша – убедительное подтверждение основных американских принципов свободы, демократии и терпимости. Президент лично усилил проект речи одобрением достижений Горбачева[1351]: «Некоторые люди призывали Соединенные Штаты сделать выбор между поддержкой президента Горбачева и поддержкой независимых лидеров по всему СССР. Я считаю это ложным выбором. Справедливости ради надо сказать, что президент Горбачев добился удивительных вещей, и его политика гласности, перестройки и демократизации указывает на цели свободы, демократии и экономической свободы». Это не очень понравилось украинским националистам. Буш также воспользовался случаем, чтобы более широко высказаться об опасностях насильственного сепаратизма в СССР и вокруг него, не в последнюю очередь в Югославии. «И все же свобода – это не то же самое, что независимость. Американцы не поддержат тех, кто стремится к независимости, чтобы заменить удаленную тиранию местным деспотизмом. Они не будут помогать тем, кто пропагандирует самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти». Эти слова были восприняты воинствующими украинцами как прямая критика их собственной борьбы за независимость. Со временем эта киевская речь еще аукнется Бушу[1352].

Его непосредственная реакция на поездку была очень позитивной. «Мне легко, и я счастлив, потому что чувствую, что визиты в Москву и Киев прошли хорошо, – написал он Горбачеву в самолете по пути в Америку 1 августа. – У нас было много впечатлений от событий, и мы немного посмеялись по пути». Он подписал: «Эти искренние наилучшие пожелания исходят от вашего друга, Дж.Б.». Скоукрофт тоже был доволен. Кроме того, что он назвал «черным облаком над Балтикой», он чувствовал, что договор о СНВ и их общее «взаимопонимание» позволяли «считать стакан наполовину полным»[1353].