Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

На заключительной пресс-конференции Горбачев старался сохранить лицо и сказал, что он настроен позитивно. «Я думаю, что состоялся очень важный политический диалог, встреча государственных деятелей, которые заняли позицию, нашли возможность определить направления содействия советской перестройке. Конечно, этим дело не исчерпывается, это лишь начало процесса органического вхождения нашей страны в международное экономическое сообщество… Еще раз хочу поблагодарить вас всех»[1334]. Но в глубине души он был недоволен тем, как развивались события в Лондоне. «Какой Советский Союз хотят видеть США?» – спросил он Буша во время их двусторонней встречи. Он подчеркнул, как далеко СССР продвинулся за очень короткое время в направлении демократии, приватизации и демилитаризации. И, по его мнению, Советский Союз стал «одним из прочных, надежных столпов современного мира». Но что, «если этот столп исчезнет?» «Последствия, вероятно, были бы серьезными». «Итак, что собирается делать мой друг Джордж Буш?» Горбачев намекнул на их недавнее сотрудничество в Персидском заливе, воскликнув: «И вот что странно: нашлось 100 миллиардов долларов, чтобы справиться с одним региональным конфликтом, находятся деньги для других программ, а здесь речь идет о таком проекте – изменить Советский Союз, чтобы он достиг нового качества, стал органичной частью мировой экономики… но нужен новый уровень, новый характер сотрудничества. И в политике, и в экономике…»[1335]

«Химия» между Бушем и Горбачевым не была хорошей. Как отметил британский переводчик в своих сугубо личных впечатлениях для премьер-министра, написанных после саммита, главным его впечатлением от Горбачева было его «(временное?) раздражение и холодность» по отношению к американскому президенту в отличие от «влюбленности» и «дружеских отношений» между «Гельмутом» и «Мишей». И, в то время как Горбачев настойчиво говорил о «7+1», подчеркивая «ключевую роль» Джона как координатора, он также выразил свое чувство дистанцированности от США, заметив за обедом, что «Европа может спасти мир или разрушить его. В Европе есть все, что нам нужно. Более того, европейцы были довольны тем, что предлагали свой опыт СССР, а у американцев есть привычка говорить: ”Вы, русские, должны делать это по-нашему!”»[1336].

Учитывая эту напряженность, возможно, не стоит удивляться тому, что неделю спустя, 22 июля, от Горбачева внезапно пришла заявка на полноправное членство как в МВФ, так и во Всемирном банке. Для G7 это продемонстрировало полное отсутствие реализма у советского лидера в отношении того, что на самом деле влечет за собой интеграция в мировую экономику. Инсайдеры администрации Буша предположили, что это, возможно, было политически мотивированным ответом на внутреннюю критику: «Статус ассоциированного члена был подан как гражданство второго сорта для военной сверхдержавы»[1337].

В отличие от этого встреча на высшем уровне в Москве с участием Буша 30 июля – 1 августа 1991 г. подтвердила первоклассный военный статус СССР. Центральным моментом его визита в Кремль стало подписание договора о СНВ – впервые две сверхдержавы договорились сократить свои арсеналы стратегического ядерного оружия: Вашингтонский договор 1987 г. распространялся только на ядерные силы средней дальности. СНВ-1 был чрезвычайно сложным документом, занимал 700 страниц, но суть была ясна. Договор установил совокупный лимит в 1600 средств доставки и 6 тыс. боеголовок для каждой стороны, и эти показатели должны были быть достигнуты в течение семи лет. Это повлекло бы за собой существенное сокращение с нынешних уровней в 10–12 тыс. боеголовок и, следовательно, составило бы сокращение примерно на треть стратегических арсеналов сторон – фактически вернувшись к уровню 1982 г., когда начались переговоры, но теперь оформленные как четкое и поддающееся проверке соглашение[1338]. «Это событие всемирной значимости, – сказал Горбачев. – Ибо мы придаем демонтажу господствовавшей над миром инфраструктуры страха такую инерцию, которую уже трудно будет остановить». Буш аналогичным образом приветствовал поворот вспять процесса полувекового наращивания вооружений и недоверия. «Мы подписываем договор СНВ как свидетельство новых отношений, возникающих между нашими двумя странами, в обещании дальнейшего прогресса на пути к прочному миру»[1339]. Иглбергер сказал Бушу: «Поскольку обычно считается, что конец холодной войне положила Парижская встреча СБСЕ, то это станет первым саммитом после холодной войны»[1340].