Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Сделанное заявление провозгласило новую эру американо-российской «дружбы и партнерства» и официально положило конец более чем семидесятилетнему соперничеству со времен большевистской революции. Но Ельцин пожелал вставить другое, волшебное слово. Он хотел, чтобы в совместном коммюнике было сказано, что их отношения перешли в разряд «союзнических». Буш, однако, так далеко заходить отказался. «Мы используем переходный язык, – возразил он, – потому что мы не хотим вести себя так, как будто все наши проблемы решены». И Ельцину пришлось этим довольствоваться[1428].

После ланча два президента опубликовали свою взаимно согласованную «Декларацию о новых отношениях» и пообщались с прессой[1429]. Язык снова был экспансивным. Ельцин предсказал, что в будущем отношения будут «полными откровенности, полной открытости, полной честности». Буш сказал, что это будет основано на «доверии», на «приверженности экономической и политической свободе» и, тщательно подбирая слова, на «сильной надежде на подлинное партнерство». Их главным существенным взаимным обязательством было провести официальный саммит до конца года[1430].

Возвращаясь в Вашингтон той ночью, Бейкер вспоминал множество переговоров сверхдержав, на которых он присутствовал за эти годы, и понял, «насколько действительно особенной и исторической» была эта встреча с Ельциным. «Впервые избранный лидер демократической и независимой России встретился с американским президентом. Вместе они стали намечать курс сотрудничества». Откинувшись на спинку стула, Бейкер подумал про себя: «Разговор не о сдерживании!»[1431]

Буш был воодушевлен прогрессом, уже достигнутым в отношениях с новым российским лидером. Казалось, его перестала отягощать вся эта кампания по переизбранию. В середине февраля он столкнулся с серьезной проблемой на праймериз в Нью-Гэмпшире, получив 53% голосов республиканцев против 37% у Пэта Бьюкенена. Буш записал в своем дневнике 2 марта: «У меня есть спокойная уверенность, что я выиграю. Отчасти благодаря оппозиции; отчасти потому, что я думаю, что такие вещи, как мир во всем мире и опытное руководство, будут иметь значение; и отчасти потому, что я думаю, что экономика изменится к лучшему». И какой бы трудной ни была участь рулевого, в течение трех лет прокладывающего курс по волнам мировой истории, он не утратил аппетит этой задачей заниматься. 14 марта в Кэмп-Дэвиде он напечатал несколько заметок для своих спичрайтеров под намеренно ироничным заголовком «Предвидение» (The Vision Thing). Первым в списке значилось: «Мировое лидерство, гарантирующее, что наши дети будут жить в мире, без страха ядерной войны, в мире, где все люди знают о благах демократии и свободы». Чтобы это стало реальностью, добавил он, «мы должны оставаться активными лидерами всего мира»[1432].

Пару дней спустя Буш озвучил некоторые из этих идей, выступая в Польском национальном альянсе в Чикаго. Прошло почти три года с тех пор, как президент начал излагать свое «видение европейского будущего» в своей речи в Хамтрамке в пригороде Детройта перед другой польско-американской аудиторией. 16 марта 1992 г. он мог с удивлением оглядываться назад. «Это невероятно. С 88-го года весь мир преобразился… Теперь имперский коммунизм, коммунизм, который всегда хотел захватить власть над кем-то другим, мертв». Но, помня о «тех, кто все еще не завоевал полной свободы», говорил он, в частности, о народах бывшей Югославии, – Буш настаивал: «Наше лидерство в борьбе за свободу должно продолжаться»[1433].

Бейкер конкретизировал природу этого лидерства в своей собственной важной речи в Чикаго 22 апреля[1434]. Как и Буш, он отверг аргументы тех, кто выступал за изоляционистский патриотизм – «Америка прежде всего» – «и кто избегал вызовы нашего времени, делая вид, что их не существует». Вместо этого он заявил: «Наша идея состоит в том, чтобы заменить опасный период холодной войны демократическим миром – миром, построенным на двух столпах политической и экономической свободы. Поддерживая демократию и свободные рынки в России и Евразии, мы можем расширить ”зону мира и процветания”»! И это, по его словам, «хорошо для американских интересов и ценностей». Но госсекретарь воздержался от разговоров в духе Джона Кеннеди о том, чтобы заплатить любую цену и нести любое бремя. Подчеркнув ограниченность ресурсов Америки, он сказал, что «сообщество демократических наций стало больше и энергичнее, чем в конце Второй мировой войны». Вот почему администрация Буша проводила политику «американского лидерства», которую она называла «коллективным участием». Он напомнил своей аудитории, что Германия, Италия и Япония – враги военного времени – теперь стали «сильными и процветающими союзниками». Работая с ними и с другими партнерами Америки, а также с ключевыми послевоенными международными институтами – ООН, Всемирным банком и МВФ, – «нам не нужно действовать в одиночку». Вместо этого «мы можем вместе построить демократический мир»[1435].