Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Самое поразительное, что не было предпринято никаких попыток реформировать сам Совет Безопасности, особенно его постоянный состав. С окончанием холодной войны и даже всей послевоенной эпохи можно было ожидать радикального переосмысления. Но и здесь царил консерватизм. Великобритания и Франция промолчали, поскольку не хотели терять свои постоянные места и связанный с ними державно-политический статус, который больше отражал мир 1940-х гг., чем 1990-х. А среди потенциальных растущих держав Япония и Германия не чувствовали себя готовыми претендовать на политическое положение, на которое, казалось, давала им право их экономическая мощь. Израненные воинственным национализмом Второй мировой войны, ни одна из них не стремилась превратить свое богатство в военную мощь, что было очевидно по их сдержанному подходу к войне в Персидском заливе. А Европейскому союзу после Маастрихта – при всей его риторике – не хватало согласованности и влияния в качестве международного субъекта[1415].

Вот почему, несмотря на всю высокопарность, Нью-Йоркский саммит ООН был примечателен главным образом небольшим, но важным изменением – сменой названия на табличке, обозначающей место в Совете Безопасности, плавным прощанием с коммунистическим Советским Союзом и приветствием явно укрощенной, прозападной России. Джон Мейджор, исполнявший обязанности председателя Совета Безопасности, заявил: «Мы приветствуем… новую мировую державу: Российскую Федерацию, страну, которая сейчас очнулась от заблуждения, длившегося семьдесят лет»[1416].

Незадолго до этого, 28 января, Буш разъяснил природу этого «заблуждения» в своем третьем послании «О положении в стране». Его тон сильно отличался от его прощальной речи, обращенной к Горбачеву на Рождество. Вместо всех этих разговоров о партнерстве его линия теперь была гораздо более победной – не в последнюю очередь, конечно, потому, что 1992 г. для Буша был годом переизбрания. «Холодная война не закончилась, она была выиграна», – заявил он Конгрессу и миллионам американцев, смотревших его по телевизору. На самом деле, «самое большое, что произошло в мире в моей жизни, в наших жизнях, это то, что по милости Божьей Америка выиграла холодную войну». И он отдал дань уважения «жертвам», принесенным простыми американцами: «Все солдаты, все Джо и каждая Джейн, все те, кто честно сражался за свободу, кто пал, кто глотал пыль и познал свою долю ужаса». И он похвалил весь народ США, потому что «американский налогоплательщик взял на себя основную тяжесть бремени и заслуживает своей доли славы».

Президент также вспомнил свое выступление в январе 1991 г., когда американские войска только начали «Бурю в пустыне». Теперь, год спустя, после освобождения Кувейта, он провозгласил: «Наша политика оправдалась» – это, по его словам, показало, что «разумное использование силы может принести немалую пользу. Из этого может выйти много хорошего: мир, некогда разделенный на два вооруженных лагеря, теперь признаёт единственную и выдающуюся державу – Соединенные Штаты Америки». Так Буш сделал свой первый набросок истории[1417].

Это также был его сценарий на будущее, потому что он был уверен, что Америка не может почивать на лаврах. Трансформация Восточной Европы и распад Советского Союза вызвали волну дебатов о будущей глобальной роли Соединенных Штатов. И дебаты усилились в новогодние дни, когда страна всерьез готовилась к президентской избирательной кампании, и многие голоса зазвучали в пользу нового изоляционизма. Джин Киркпатрик, бывший посол Рейгана в ООН, доказывала в 1990 г., что «Соединенные Штаты не в силах» демократизировать мир, и что «целью Америки не было установление ”всеобщего господства”». Действительно, с возвращением к тому, что она назвала «нормальными временами», Америка могла бы снова стать «нормальной нацией». Аналогичным образом комментаторы Роберт Такер и Дэвид Хендриксон в 1992 г. заявили, что нынешняя американская одержимость «судьбой свободных институтов и условиями мирового порядка» равносильна «имперскому искушению», которому необходимо противостоять[1418].

В своем «Обращении к нации» Буш был полон решимости подавить такие идеи, воспользовавшись «однополярным моментом» как шансом создать глобальную стабильность по образу и подобию Америки: