Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Теперь масштабы этой задачи были совершенно очевидны. Один западный дипломат прокомментировал 1 апреля: «Никто никогда не пытался преобразовать социалистическую командную экономику такого масштаба в экономику свободного рынка, и никто не знает, как это должно происходить, даже если они утверждают, что знают». Он был прав. Подход по типу «большого взрыва» к постсоветскому экономическому переходу был, вероятно, величайшей когда-либо проводившейся экономической реформой. Китай продвигался небольшими шажками в течение длительного периода, вводя особые экономические зоны – локальные «пузыри» капиталистической активности, – и все это привело к системе, которую в КНР в конечном итоге определили как «социалистическую рыночную экономику». И, в отличие от Советского Союза, там политическая крышка была всегда плотно закрыта: в то время там не было никаких политических «приоткрываний» крышки в направлении демократизации – никакой траектории «модернизации как вестернизации». Для Запада, так же как и для Москвы, одновременная экономическая и политическая либерализация в России, несомненно, была рискованным путешествием в неизвестность[1448].

На тот момент американская пресса представила заявление о 24 млрд долл. как способ «выиграть время для Ельцина», предполагая, что новый российский лидер получил то, чего Горбачев «никогда не получал: крупный вотум доверия в отношении его экономической реформы». Но, как отметил Бейкер, Горбачев, хотя и был реформатором, не смог полностью сбросить свою коммунистическую, советскую шкуру, в то время как Ельцин был новым политическим животным[1449].

Но был ли он таким? Десятидневный съезд народных депутатов, который должен был начаться 6 апреля 1992 г., имел решающее значение для прогресса в отношениях России с Западом. Ожидалось, что Ельцин будет настаивать на разработке проекта Конституции, дающего будущим парламентам больше полномочий. Но Ельцин, который также занимал пост премьер-министра, прямо заявил накануне Съезда, что Россия сейчас не может позволить себе парламентскую систему правления. «В нынешней ситуации, – заявил он, – мы можем говорить только о президентском правлении в течение следующих двух-трех лет. В парламентской республике президент – не более чем декоративная фигура». По его словам, это было бы «самоубийством» для России в эти трудные переходные времена, когда «нам все еще приходится иметь дело с серьезно больным обществом»[1450].

Вдобавок ко всему, Ельцину пришлось испытать серьезный вызов со стороны правых против программы его правительства по экономической «шоковой терапии». И поэтому, пытаясь сохранить пространство для маневра между требованиями международного финансового сообщества и внутренним общественным мнением, он провел перестановки в кабинете министров, усилил контроль над армией и высвободил 200 млрд руб. (2 млрд долл.) в виде кредитов для обанкротившихся государственных предприятий. Под угрозой отставки правительства 14 апреля он, наконец, убедил депутатов принять сдержанную декларацию о поддержке его программы радикальных экономических реформ. Таким образом Ельцину удалось восстановить свое положение хозяина положения[1451].

***

Но стремился ли Ельцин к власти ради реформ или к власти ради нее самой? Ставило ли это вопросительный знак в отношении его демократических полномочий? Или это было признание того, что одновременная маркетизация командной экономики, энергичная демократизация и достижение политической стабильности были просто невозможны – как считали китайцы?

Как и Ельцин, Буш также казался политиком, находящимся в постоянном движении. Весной 1992 г. он подвергся сильному давлению со стороны экс-президента Ричарда Никсона, бывшего шефа Буша в 1970-х гг., после того как Уотергейт давно остался позади, ставшего уважаемым заслуженным государственным деятелем, по крайней мере, для правых. Публично и в частном порядке Никсон критиковал президента за отсутствие помощи новой демократической России, вопрошая: «Кто потерял Россию?», что было отголоском политически разрушительных обвинений республиканцев в адрес администрации Трумэна после 1949 г.: «Кто потерял Китай?» Никсон уязвил Буша своим комментарием о том, что «отличительной чертой великого политического лидера является не просто поддержка того, что популярно, а то, чтобы сделать популярным то, что непопулярно, если это служит национальным интересам Америки». Бывший госсекретарь Никсона Генри Киссинджер также выступил в дебатах с другой точки зрения. Он обвинил Буша в том, что он «удивительно медленно ведет дела с новыми республиками» и слишком заботится о достоинстве России. Киссинджер, в отличие от Никсона, не одобрял крупную программу помощи Москве – по крайней мере, до тех пор, пока Россия не проявит уважение к новым границам постсоветского пространства. И в любом случае, утверждал он, «Россия не принадлежит нам, чтобы завоевать ее или проигрывать»[1452].