Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Проблема заключалась в том, что политика ЕС, как и политика СБСЕ, отражала ее собственное прошлое и находилась в ловушке этих исторических ограничений. Сообщество возникло как мирный проект, возведенный на руинах двух мировых войн в попытке укротить агрессивный национализм. Это оставалось его целью. Нельзя допустить, чтобы югославский кризис испортил перспективу стабильной и мирной объединенной Европы после окончания холодной войны. Действительно, существовали опасения, что конфликт может оказаться повторением событий начала ХХ в., когда Балканы были пороховой бочкой Великой войны, которую американский дипломат Джордж Кеннан охарактеризовал в 1979 г. как «величайшую основополагающую катастрофу этого столетия»[1530]. Совершенно неверно оценивая ситуацию на местах, западные лидеры надеялись, что, если бы югославов можно было убедить принять это европейское видение для себя, они, несомненно, отказались бы от своей первобытной воинственности.

Имелось также и более практическое соображение. Что касается расширения ЕС, то единую Югославию было легче интегрировать, чем шесть небольших отдельных стран. Таким образом, ЕС использовала членство в Сообществе в качестве пряника для югославов, чтобы они изменили свое поведение весной 1991 г.[1531] От имени ЕС в мае Жак Делор и Жак Сантер предложили экономическую помощь в размере 4–5 млрд долл., но при условии, что Югославия останется единым рынком, с единой армией и совместной внешней политикой, и будет опираться на общие системы защиты прав человека и меньшинств. Иллюзорная политика ЕС только поощряла Милошевича продолжать свою экспансионистскую кампанию против Хорватии и Боснии и Герцеговины, маскируя строительство Великой Сербии защитой Югославии, хотя теперь фактически лишившейся Словении. Попытка ЕС в области реальной политики сохранить распавшееся югославское федеративное государство лишь привела к обострению насилия[1532].

Однако в то время западные политики в целом воспринимали это не так. Напротив, преобладало мнение, что декларации о независимости представляют собой «угрозу стабильности и благополучию народов Югославии»[1533]. Другими словами, в бедах были виноваты мятежные северо-западные провинции, а не безудержная агрессия Милошевича. Министр иностранных дел Франции Ролан Дюма предупредил, что действия Словении и Хорватии «могут привести к взрыву Югославии». Конечно, добавил он, «они стремятся к большей свободе», и «это право народа определять свою судьбу. Но мы ограничены международным порядком». Он выразил надежду, что «югославские народы найдут новое решение для совместной жизни», и настаивал: «Роль ЕС не в том, чтобы продвигать независимость народов»[1534]. Аналогичным образом британский Форин-офис заявил: «Мы и наши западные партнеры определенно отдаем предпочтение сохранению единого югославского образования». Ориентируясь на прошлое, министр иностранных дел Великобритании Дуглас Хёрд напомнил: «Югославия была изобретена в 1919 году, чтобы решить проблему разных народов, живущих в одной и той же части Балкан, с долгой историей народов, воюющих друг с другом»[1535].

У французов, так стремившихся к объединению Европейского союза, было еще одно историческое беспокойство. Президент Миттеран предостерегал от Европы «племен»[1536], опасаясь, что раздробленность на Балканах и во всей Восточной Европе может разжечь старый немецкий Drang nach Osten (Натиск на Восток)[1537] и создать «Тевтонский блок» в Центральной Европе. Это могло не только дестабилизировать европейский баланс сил, но и было способно даже ослабить связи Германии с ЕС. Темный призрак прошлого всегда присутствовал во французском мышлении, и недоверие, которое омрачило отношения Миттерана с Колем в ходе объединения Германии, снова всплыло на поверхность – особенно в то время, когда США стояли в стороне от этого последнего европейского кризиса[1538].

Следует сказать, что опасения Франции не были полностью необоснованными, поскольку, учитывая банкротство политики ЕС и СБСЕ, Германия собиралась нанести удар самостоятельно – хотя и не так, как представляли французы. Всю весну 1991 г. немцы оставались на стороне США и их европейских партнеров, кульминацией чего стало берлинское заявление Совета министров СБСЕ по Югославии от 20 июня. Но после провозглашения независимости Бонн соскочил с корабля. Германия не только имела непревзойденные коммерческие интересы в регионе – она была главным торговым партнером Югославии, половина ее югославских инвестиций приходилась на Хорватию и Словению, – но и имела свой собственный уникальный недавний опыт применения принципа самоопределения в деле объединения Германии. Таким образом, в экономическом отношении и, можно сказать, в плане своей ментальной карты Германия занимала центральное положение между двумя половинами континента[1539].