Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Это, конечно, не исключало возможностей дипломатии. В последней отчаянной попытке сохранить единство Югославии Бейкер 21 июня 1991 г. отправился в Белград на двенадцатичасовой марафон со всеми шестью участниками. Он решительно поддержал декларацию, принятую двумя днями ранее на первом заседании Совета министров СБСЕ в Берлине, в которой они выразили «дружескую озабоченность и поддержку демократическому развитию, единству и территориальной целостности Югославии» и призвали к продолжению диалога между всеми сторонами «без применения силы». Затем Бейкер ясно дал понять словенцам и хорватам, что их декларации о независимости не будут признаны США, и они будут привлечены к ответственности, если вспыхнет насилие. Он даже в частном порядке указал премьер-министру Югославии Анте Марковичу, что использование Югославской народной армии (ЮНА) для насильственного предотвращения контроля Словении над ее пограничными постами может быть логичным решением. Не было никаких разговоров о каких-либо репрессиях США, военных или иных, в случае насильственного подавления движений за независимость, хотя Бейкер предупредил Милошевича о том, что его будут рассматривать как изгоя, если он будет упорствовать в своей сербской экспансионистской программе[1524].

Неудивительно, что ничто из этого не оказало особого влияния на главных героев: лидеры Словении и Хорватии по-прежнему были настроены на провозглашение независимости, а Милошевича это не отвратило от попыток остановить их. Действительно, очевидное уклончивое поведение Бейкера скрывало реальную предвзятость по отношению к Милошевичу. Роберт Хатчингс, директор по европейским делам Совета национальной безопасности отметил: «Предостерегая в равной степени от односторонних деклараций независимости и применения силы для сплочения федерации, мы, казалось, санкционировали последнее, если словенцы и хорваты прибегнут к первому»[1525]. Милошевич теперь также знал – не в последнюю очередь потому, что Главнокомандующий объединенными силами НАТО в Европе открыто заявил в июне, что Альянс «не будет вмешиваться в Югославию» – что Америка не намерена сама применять силу, чтобы остановить его[1526].

Записи в дневнике Буша совершенно ясно выражали его собственные чувства. Он был уверен, что национальные интересы не требуют от Америки, после двух мировых и одной холодной войны, вести еще одну, хотя бы и региональную, войну в Европе в конце ХХ в. – особенно в регионе, не имевшем значительной экономической или стратегической ценности, но которая, вероятно, будет стоить многих жизней. Это также соответствовало внутреннему давлению, особенно со стороны демократов, на то, что пришло время извлечь выгоду из «дивидендов мира» после окончания холодной войны, проводя более сдержанную внешнюю политику. Президент написал 2 июля 1991 г.: «Югославия балансирует на грани гражданской войны… Это тот случай, когда я сказал людям наверху: ”Мы не хотим спускать собаку в эту драку”… Концепция, согласно которой мы должны решать каждую проблему во всем мире, является безумной. Я думаю, что американский народ это понимает. Я не хочу выглядеть изоляционистом; я не хочу поворачиваться спиной к желаниям многих этнических американцев, выходцев из этой части мира; но я не думаю, что на нас можно рассчитывать при решении проблем в любой точке мира»[1527].

В то время как Вашингтон был рад держаться подальше от Югославии, Европа была готова ответить на этот призыв. После «Бури в пустыне» многие лидеры ЕС почувствовали необходимость быть более настойчивыми в международных делах. А переговоры об экономическом, валютном и политическом союзе, приведшие к Маастрихтскому саммиту в декабре 1991 г., породили ожидания европейской сверхдержавы. Формальной трансформации более свободного Европейского сообщества в более тесный Европейский союз – то есть ЕС-92 – исполнился лишь год. Казалось, что это был шанс показать «Европу» как независимую силу, говорящую и действующую единым голосом, особенно в условиях кризиса, затронувшего европейскую страну[1528]. «Это час Европы, а не час американцев, – сказал Жак Поос, министр иностранных дел крошечного Люксембурга, помпезно заявив об этом 28 июня 1991 г. в качестве председателя Совета ЕС по иностранным делам. – Если какая-то проблема и может быть решена европейцами, так это югославская проблема. Это европейская страна, и это не зависит от американцев. Это не зависит ни от кого другого»[1529].