Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Почему международное управление кризисом было столь неэффективным?[1516] Почему на Балканах был невозможен «бархатный развод» в чехословацком стиле? В конце концов, Парижская хартия СБСЕ для новой Европы, подписанная в ноябре 1990 г. Югославией в качестве одной из сторон, заявила о приверженности тому, что «права лиц, принадлежащих к национальным меньшинствам, должны полностью уважаться, как часть всеобщих прав человека»[1517]. Но СБСЕ не имело потенциала – военного или даже политического для эффективных действий. И единственная страна, обладающая реальной силой, Соединенные Штаты, на протяжении 1989–1991 гг. проявляли осторожность в отношении взаимодействия с любыми сепаратистскими движениями в случае СССР – его главной геополитической проблемы, – чтобы это не стало рецептом анархии. Горбачев сказал Бушу в июле 1991 г.: «Даже частичный распад Югославии может вызвать цепную реакцию, которая будет хуже ядерной реакции». Он был особенно обеспокоен СССР и Восточной Европой, предупредив, что «если мы не будем держать под контролем вопрос территориальной целостности и нерушимости границ, начнется хаос, из которого мы никогда не выберемся»[1518]. Буша не нужно было в этом убеждать. И, как позже объяснил Бейкер, «мы предпочли сохранить наше внимание на этом вызове, который имел для нас глобальные последствия, в частности, в отношении ядерного оружия»[1519]. Поэтому в Вашингтоне к движениям за независимость на Балканах относились с той же осторожностью, что и в Балтийском регионе, и на Кавказе – по крайней мере, пока в декабре не распался СССР. Но к тому времени Югославия уже далеко продвинулась на пути к распаду и гражданской войне. Однако в 1991 г. вмешательство США на Балканах было почти немыслимым.

Конечно, в том же году Соединенные Штаты провели крупную военную кампанию в Кувейте. Но там проблемы были совсем другими. Большая страна, Ирак, вторглась на территорию своего гораздо меньшего соседа, нарушив территориальную целостность и государственный суверенитет Кувейта, что явилось грубым нарушением международного права и вопиющим вызовом новому мировому порядку Буша. Администрация Буша, опираясь на действие многочисленных резолюций Совета Безопасности ООН, решила исходить из высокой моральной позиции, что Ирак должен быть отброшен назад, если необходимо, военными средствами; в противном случае международные нормы потеряют всякий авторитет, и мир вернется к закону джунглей. В любом случае, на карту были поставлены четкие национальные интересы Соединенных Штатов: забота о безопасном потоке ближневосточной нефти и навязчивая аналогия с Гитлером в 1930-е гг. Если агрессию не пресечь в зародыше, ее успех подстегнет других агрессоров[1520].

Надежда, конечно, заключалась в том, что операция должна поддержать новый мировой порядок и сдержать других потенциальных противников: у США не было никакого желания быть вечным пожарным в мире. Однако периодическая склонность Буша к пьянящим выражениям создавала иное впечатление. Например, 6 марта 1991 г., в эйфории после победы, он сказал Конгрессу, что это будет «мир, в котором свобода и уважение прав человека найдут пристанище среди всех наций»[1521]. Месяц спустя он заявил, что новый мировой порядок определяет «ответственность, налагаемую нашими успехами» для «сдерживания агрессии и достижения стабильности», потому «что делает нас американцами, так это наша приверженность идее, что все народы в других странах должны быть свободными»[1522]. Неудивительно, что многие хорваты, словенцы и албанцы приняли такую риторику за чистую монету. Но для США и Запада назревающий балканский конфликт в конечном счете был внутренним югославским делом, а не нарушением международного права, и не представлял собой повода для вмешательства извне, тем более военными средствами и без советской поддержки[1523].