Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Более важным моментом было то, что для Запада Восточная Европа, бывшая в 1989 г. символом надежды, к 1992-му превратилась в арену тревоги. Симона Вейль, член Европейского парламента, наглядно выразила эту мысль: «В прошлом мы жили между Атлантикой и Стеной. Мы могли пустить слезу о страданиях тех, кто находится на Востоке, но ситуация от этого не менялась. А теперь у нас есть неопределенность, и мы не знаем, куда мы идем». Действительно, росли опасения, что хаос в бывшей советской империи может привести к потоку иммигрантов и что гражданские войны в югославском стиле с последующими кризисами потоков беженцев могут повториться в других местах. Подъем правого популизма вызвал опасения возвращения жестокого национализма XIX в.

«Мы знали, что переход будет трудным, – признался Саймон Ланн из Парламентской ассамблеи НАТО. – Чего мы не предвидели, так это того, что, как только исчезнет коммунизм, вспыхнут старые обиды». А бывший президент Франции Валери Жискар д’Эстен подвел итог скуке на Западе, заявив: «Есть какое-то невысказанное чувство, что нам было бы лучше, если бы мы могли игнорировать проблемы Восточной Европы». Некоторые жители Западного Берлина, похоже, даже думают, что жизнь была бы намного проще, если бы Стена все еще стояла на месте. Вместо этого на смену покою пришло то, что немецкий писатель Гюнтер Грасс назвал «социальной пропастью», или то, что Вайцзеккер назвал противостоянием «богатые против бедных» в объединенной Европе в той же степени, что и в объединенной Германии[1589].

Однако в целом, несмотря на растущие проблемы, боннское правительство держалось позитивной ноты. Всегда оптимистичный Коль заверил Буша: «Я думаю, что через три-четыре года все будет хорошо». В конце концов, «мы наблюдаем невероятные перемены, происходящие в Германии. Мы уже приватизировали 3000 из 6000 восточногерманских государственных фирм, оставшихся от коммунистической системы. Это было огромное начинание. С 1949 года, когда мы запустили План Маршалла, до 1953 года, прежде чем мы встали на ноги, прошло добрых четыре года. Тогда единственной поддержкой, которую мы получили, были ваши деньги. Так что в некотором смысле восточным немцам приходится легче. Мы оказываем огромную поддержку. Однако с психологической точки зрения все по-другому. После войны все мы, немцы, оказались в тяжелом положении. Сегодня мы наблюдаем резкий контраст между богатством на одной стороне улицы и бедностью на другой»[1590].

Тем не менее Коль не объяснил Бушу, насколько «огромной» на самом деле была поддержка Бонном бывшей ГДР. Федеральное правительство предоставило новым землям в виде чистых трансфертов более 100 млрд немецких марок, чтобы продемонстрировать готовность поддержать “Aufbau Ost” (Подъем на Востоке). Но теперь ему пришлось публично признать, что у Германии больше нет ресурсов для одновременного продолжения масштабной помощи Восточной Европе и бывшему СССР, и для восстановления своих собственных земель на Востоке. Государственный долг Германии резко вырос с 1989 г., составив в 1992-м 706 млрд немецких марок по сравнению с 474 млрд немецких марок в год падения Стены. Федеративная Республика использовала свои «глубокие карманы» для перестройки Европы в 1989–1991 гг.; теперь Коль говорил, что Америка и Япония должны пошарить поглубже в карманах у себя сами[1591].

Всего этого было более чем достаточно, чтобы в 1992 г. полностью поглотить Коля внутренними делами, но он к тому же столкнулся с серьезными проблемами внутри своей собственной коалиции. Той весной две ключевые фигуры, стоявшие в центре внешней политики Германии, объявили о своей отставке. Одним из них был министр обороны Герхард Штольтенберг, ушедший в отставку в конце марта 1992 г. после разразившегося скандала по поводу незаконной поставки танков «Леопард» в Турцию. Но что еще больше делало время неблагоприятным и было более важно, в отставку с 18 мая 1992 г. решил уйти Ганс-Дитрих Геншер, ровно через 18 лет после того, как он впервые занял пост министра иностранных дел при канцлере от СДПГ Гельмуте Шмидте в 1974 г.[1592]

Геншер хотел сам выбрать дату своего ухода. В начале 1992 г. он сказал Колю, что не будет уходить ни в свой шестьдесят пятый день рождения (21 марта), ни просто в рамках перестановок в кабинете министров, которые Коль планировал провести осенью того же года. Ни один из этих моментов не отражал бы должным образом его долгое «историческое» пребывание на этом посту. Вместо этого он выбрал дату, которая подчеркивала его заслуги, невзирая на партийные различия, в содействии преобразованию места Германии в Европе и места Европы в мире.