Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Поэтому важно подчеркнуть, что распад Советского Союза заставил Буша пересмотреть весь свой подход к глобальному, а также региональному порядку. Что касается мира в целом, то он больше не мог придерживаться модели мира, опирающегося на два столпа. На этом этапе он неоднозначно относился к Ельцину и новой России; действительно, будущее всего постсоветского пространства было совершенно неясным. Фрагментацию СССР усугубил насильственный распад Югославии, который к январю 1992 г. Буш уже не мог отрицать. И у него не было для этого причин, потому что его одержимость советским единством теперь оказывалась неуместной. В результате этих двух событий президент столкнулся с мозаикой беспорядков по всей Евразии и на Балканах. Крах государственных структур такого масштаба вызвал не только возрождение давних этнических споров, но и массовые миграционные перемещения и ксенофобскую реакцию в западных странах, которые почувствовали угрозу. Все это послужило стимулом для глубокой переоценки внешней политики США в ситуации, которую его риторика о «новом мировом порядке» 1990–1991 гг. никогда не предусматривала.

В этих новых обстоятельствах Бушу также пришлось признать, что он больше не может полагаться на ту помощь, которую он получал в 1989–1990 гг. от Коля и правительства Германии. Бонн заплатил высокую дипломатическую цену за свою напористую политику в отношении Югославии в 1991 г. И шквал критики, обрушившийся на Коля и Геншера после брюссельской встречи, не утихал. На самом деле, критика стала еще более злобной и превратилась в жестокое напоминание о том, что прошлое Германии не было ни забыто, ни прощено[1584].

Были и другие – внутренние – причины, по которым Бонн отступил на внешнеполитическом фронте[1585]. И канцлер ясно дал понять президенту об этом давлении в долгой беседе 21 марта 1992 г. в Кэмп-Дэвиде. «Наша экономика сейчас в трудном положении», – признался Коль. Инфляция составила 4%, а безработица – более 8% (вдвое больше, чем в предыдущем году). В новых землях дела обстояли еще хуже: 15% рабочей силы оказались безработными. Коль также был вовлечен в массовую борьбу за зарплату с профсоюзами. «Это самая тяжелая битва за последние десять лет, – сказал он Бушу. – Быть может, нам предстоят большие забастовки. Когда люди выходят на улицы, вопрос в том, кто за все отвечает? И что возобладает – воля улиц или правительства?» «Но, – заверил он Буша, – я не отступлю».

Кроме того, избиратели были недовольны тем, что налоги выросли, несмотря на обещание Коля в ходе избирательной кампании 1990 г., что этого не будет – точно такая же проблема, с которой столкнулся Буш у себя дома. В Германии фурор помог крайне правым политическим партиям. На выборах в ландтаги 5 апреля 1992 г. республиканцы в Баден-Вюртемберге и Немецкий народный союз (DVU) в Шлезвиг-Гольштейне преодолели 5%-ный порог, что дало им право на прохождение в региональные законодательные собрания. Зазвонили тревожные звоночки о том, что такие правые партии могут стать достаточно сильными, чтобы получить места на национальном уровне на выборах в Бундестаг 1994 г.[1586]

Буш упомянул об этом в беседе с федеральным президентом Рихардом фон Вайцзеккером в апреле, спросив, означает ли это «возвращение нацистов». Вайцзеккер горячо оспаривал: «Это не имеет никакого отношения к возрождению нацистов. В основе всего этого лежат беженцы. Их так много, что они угрожают сокрушить нас. Мы единственная открытая страна. Мы хотим сделать предоставление убежища европейской проблемой, но пока это в основном наша проблема», – и это был справедливый комментарий. Мало того, что Федеративная Республика все еще стояла перед проблемой поглощения 16,5 млн восточных немцев, она также столкнулась с массовой миграцией нескольких сотен тысяч этнических немцев из российского Поволжья. На первое место пришла приливная волна иностранных беженцев и лиц, ищущих политического убежища, из Югославии, Польши, Румынии, Украины и России, которая только в 1992 г. составила почти полмиллиона человек[1587].

Затем президент Германии сказал Бушу, что другой большой проблемой является протест правых, касающийся «национальной идентичности в контексте интеграции в ЕС». Для немцев особо тревожным казался отказ от любимой немецкой марки в пользу того, что, как они опасались, станет более слабой европейской общей валютой. Но, как подчеркнул Вайцзеккер, аналогичные националистические движения существовали во Франции (Ле Пен), Италии и других странах. Однако «ничто из этого», непреклонно заявил он, не имело «никакого отношения к фашизму»[1588].