Когда плачут драконы

Друзей у Одже тоже не было. В детстве он плохо бегал и не мог придумать интересных игр, чтобы ребятня захотела с ним водиться. Позже не умел обращаться с оружием и не знал основ строевой службы, чтобы влиться в компанию мальчишек постарше. Единственной его отдушиной было чтение. Одже сам овладел грамотой, заучив наизусть сказки, что мать читала младшим детям, а потом соотнеся звуки с буквами, написанными в единственной имевшейся дома книге. Но родителям даже заикнуться о подобном увлечении было страшно, не говоря уже о том, чтобы попросить у них денег на новый том, поэтому Одже ходил по армелонским дворам и брался за любую работу в обмен на возможность почитать имеющиеся у хозяев истории.

Это было замечательное время. Многие армелонцы не только делились с ним ненужными томиками, но и с удовольствием общались, а иногда и брались чему-то научить. Например, дед, которому Одже заготовил на зиму поленницу дров, подарил ему колчан со стрелами и открыл несколько секретов точной стрельбы. Одже потом днями напролет тренировался, пока руки не стали сильными, а глаза настолько зоркими, что видели мишень даже за стеной дождя или снежной пургой.

А ведунья, которая вроде бы не жаловала мужчин, но которой ему посчастливилось помочь, донеся до землянки сделанные на ярмарке покупки, рассказала, как правильно обращаться к богам, чтобы те услышали, да еще и настояла на том, чтобы он забрал себе книжицу с самыми действенными заговорами.

Вот тогда Одже и узнал, что мир вовсе не так жесток к нему, как он всегда думал. И что есть совсем рядом люди, которым нужен и интересен даже такой, как он. И Одже начал радоваться каждому новому дню, просыпаясь с мыслью, что тот приготовил для него нечто хорошее, и совершенно уверенный в хорошем отношении к нему богов.

Но однажды о его буднях прознал отец.

После его воспитательной беседы о том, что сыну главного лесоруба не след позорить семью подобным пресмыканием, Одже провалялся в горячке несколько недель. Сломанные ребра никак не желали срастаться, и, если бы не настойчивость Эйнарда, почти силой увезшего загибающегося Одже в госпиталь, он бы с этим позором и отдал концы. Но забота вроде бы чужих людей и яркий пример Дарре, смогшего выстоять в гораздо более суровых испытаниях, вернули Одже желание жить. И даже категоричное заявление отца, что после поправки сын пойдет служить в дружину, чтобы доказать, что «он мужчина, а не тряпка», не изменили его решительности. В конце концов, это был шанс обрести если не друзей, то хотя бы боевых товарищей, и Одже очень надеялся вновь заслужить божью благосклонность.

Но Создатели, немного приласкав, напрочь забыли о его существовании. А вместе с ними отвернулись и новые знакомые. Им, матерым, бывалым, прошедшим вместе огонь и воду, не было никакого дела до зеленого пацана, качающегося от любого порыва ветра и взятого на службу волевым решением градоначальника. За Одже прочно закрепилось прозвище «папенькин сынок», заслуживающее соответствующего отношения.

Нет, его не обижали: кому хотелось связываться с главой Армелона? Просто не замечали. Даже не здоровались, глядя, как на пустое место, и уж тем более не собирались делать из него «настоящего мужчину», на что откровенно рассчитывал отец.

Впрочем, Одже это только радовало. Не сказать, чтобы он хоть сколько-нибудь нравился себе — да и что могло нравиться в нескладной долговязой фигуре, вынуждающей в восемнадцать с гаком выглядеть почти подростком, и нездорово бледной физиономии с вызывающими веснушками на носу? — но становиться подобным дружинникам дуболомом точно не хотел. Они даже читать не умели, хотя, в отличие от Одже, имели все возможности освоить грамоту, и интересовали их исключительно бои и женщины. Когда сослуживцы начинали хвалиться своими успехами на том или ином поприще, приправляя речь однообразными похабными шутками, Одже натягивал на голову подушку, чтобы не слышать их голосов, и принимался грезить о несбыточном. Уносился в красочные книжные дали, где жили настоящие герои, способные преодолеть все преграды судьбы и получить от богов заслуженную награду. Одже заслужить ее было нечем. И даже надеяться было не на что.

Когда его назначили бессменным тюремщиком, поручив самое унизительное, на взгляд дружинников, занятие, Одже только обрадовался. Наконец-то он стал хозяином самому себе, и не надо было ни под кого подстраиваться, и не требовалось ни перед кем оправдываться. Отпетых преступников в Армелоне отродясь не водилось, а потому Одже совершенно не опасался за свою жизнь и только исправно нес службу, принимая и выпуская осужденных, своевременно снабжая их пищей и необходимыми вещами и потихоньку смиряясь с тем, что именно так и пройдет его жизнь.

До тех пор пока проказница Ивон не одарила его самым настоящим — жгучим и невозможно нужным — личным солнцем.