Когда плачут драконы

Совершенно потерянный, Одже ходил по наполовину преобразившейся комнате, трогал кисти и краски, листал недочитанную книгу, водил пальцем по подсохшим узорам, а потом вдруг сорвался, вытащил из тайника любовно завернутые в тряпицу имбирные пряники и принялся с остервенением их поедать, не чувствуя ни вкуса, ни запаха.

За этим делом его и застала возвратившаяся Беата.

Не обращая внимания на застывшего с пряником в зубах Одже, она взяла последнее оставшееся лакомство и принялась грызть его с не меньшей злобой, чем перед этим Одже. И, только пообкусав пряник со всех сторон, вдруг вздрогнула и с ненавистью швырнула оставшийся кругляш в угол.

— Он сказал, что я толстая! — мрачно сообщила Беата, и Одже, вообще не представлявший, как подобное можно было хотя бы подумать про такое совершенство, как она, закашлялся, подавившись крошками.

— Ви-ви-лхе? — кое-как выдавил он. Беата мотнула головой.

— Кедде, — ответила она и повторила: — Он сказал, что я толстая и что он не сможет меня поднять. Он сказал, что, если я хочу лететь с ними, я должна избавиться от жира. Он думает…

Но что он думает, Одже уже не слышал. Вылетел из караулки, как ошпаренный. Ни разу в жизни он не чувствовал такого бешенства и такой ненависти, как сейчас; даже когда отец превращал его ребра в студень. Стань в этот момент его противником обычный человек, не обладающий драконьей силой, Одже, пожалуй, и убить бы его смог за оскорбление Беаты. Но у Кедде были верные способы защиты.

Одже сам не заметил, как оказался на снегу, физиономией вниз, и кое-как захрюкал разбитым носом под весом усевшегося сверху обидчика.

— Еще один защитник выискался, — насмешливо хмыкнул Кедде, ласково заламывая руку Одже. — Нет бы подойти, поговорить, разве ж я отказал бы хорошему человеку в объяснении? А теперь не обессудь — должен отбить у тебя желание нападать на невинных людей.

— Ты… Беату посмел обидеть! — сквозь зубы от простреливающей плечо боли выдавил Одже. — Если не извинишься…

— Не извинюсь, — почти сочувственно отозвался Кедде, перехватывая вторую руку поверженного неприятеля и укладывая ее подобно первой. Одже едва не застонал от позора и бессилия. Даже в разы усилившаяся боль не вызывала столько страданий, как осознание того, что он подвел Беату и в очередной раз убедился в собственной никчемности. — Иначе она увяжется с нами, а мы, знаешь ли, не на увеселительные прогулки летаем. Видал, как Хедину досталось? Хочешь на его месте подружку свою увидеть?

На это ответить было нечего. Одже обмяк, понимая, что проиграл по всем фронтам, и желая только, чтобы в эту самую секунду сошла с ближайших гор лавина и закатала его вместе с Кедде в смертельное покрывало. Тогда хоть какая-то от него польза была бы.

Но вместо этого пришлось подниматься, униженным, с земли под ироничным взглядом одержавшего верх сквернослова и потом тащить свое бесполезное тело в караулку, осознавая, что он ни на что не способен, и заходясь в еще большей неприязни к себе, чем недавно к Кедде.

Одже знал, что не застанет Беату там, где оставил, и в первое мгновение даже обрадовался тому, что она не видит его в минуты наивысшего позора. И только потом понял, что теперь действительно все разрушил. Что вместо того, чтобы бежать мстить, надо было ободрить Беату, сказать, какая она красавица, разубедить ее в этом несуществующем недостатке, который, как оказалось, мучил ее и до оскорбления Кедде. Она ведь именно к Одже пришла за поддержкой, а он ее даже выслушать до конца не удосужился. Бросил в самый сложный момент, а потом еще и защитить не смог.

Упустил подаренный богами шанс.

Как всегда.

Только на это он и способен.

Одже застонал и упал лицом в подушку, совершенно раздавленный безнадежностью.

Глава десятая: Сила воли

Кайя не находила себе места. С Беатой происходило что-то нехорошее, а никто не обращал на это внимания, и Кайя не знала, как достучаться до близких людей, пока не стало слишком поздно.

Когда количество принесенных Кайей из пекарни сладостей перестало уменьшаться, она даже обрадовалась. Решила, что Беата наконец повзрослела и начала следить за собой. Или, быть может, даже влюбилась: не случайно же она в последние дни где-то пропадала и возвращалась домой довольной и загадочной, будто кошка, наевшаяся сметаны. Такая причина восхитила бы Кайю вдвойне: все-таки ее очень беспокоило отношение названой сестры к Вилхе. Не то чтобы Беата стояла у нее на пути — там и пути-то никакого не было, — но все-таки Кайя, иногда робко надеясь на ответные чувства Вилхе, тут же начинала чувствовать себя предательницей по отношению к сестре.

Однако через пару недель Кайя готова была отказаться от последнего шанса стать счастливой в любви, лишь бы Беата взялась за старое и перестала изводить себя голодовкой.