Когда плачут драконы

Одже помнил их первую встречу, как будто она случилась пару часов назад. Огненные вихры, усыпанное золотом личико… и весьма чувствительные удары по все еще не зажившей грудине: страсти Беате было не занимать. Наверное, эти удары и разбудили сердце Одже, которое до того времени было глухо к женскому полу. А тут вдруг откликнулось так, что Одже едва не забыл самого себя.

Он слишком хорошо понимал, что Беата никогда им не заинтересуется. Даже самые обычные девчонки смотрели сквозь него, а уж такое чудо, как Беата, должно было быть обласкано вниманием и не иметь нехватки в кавалерах. Одже почему-то думал, что родители давно просватали ее за какого-нибудь отличившегося воина и только совсем недавно, едва не сгорев от собственной смелости, решился задать ей такой вопрос и получил исчерпывающий ответ. Беата с возмущением заявила, что скорее сбежит из дома, чем пойдет замуж по указке, и Одже ощутил себя счастливейшим человеком на свете. И пусть его шансы по-прежнему водили хоровод вокруг беспросветного нуля, Одже позволил себе отдаться этой нечестной радости: в конце концов, кроме нее у него вообще ничего не было.

После того как Беата целый день провела у него в караулке, а Одже, обменяв одну из книг на щепотку имбиря, всучил его растерянной Беате, он был уверен, что не увидит ее больше никогда в жизни. Хотя бы потому, что без позволения коснулся ее руки. А еще потому, что тащился за ней всю дорогу, компрометируя своей обществом. И задавал какие-то нелепые вопросы, и спорил с ней, а потом, ошалев от того, что происходящее не было сном, даже на комплимент решился. Быть может, Беата и не поняла, что он хотел похвалить ее вкус, но Одже-то знал об этом наверняка. И не постеснялся.

Ночь потом не спал, лежа на жестком матрасе в караулке, пялясь в грязный потолок и мечтая о чем-то невесомом и бестелесном. Воспоминания о Беатином румянце пробирали до глубины души: Ойра милосердная, лишь бы она не злилась на его вольности, а смущалась из-за…

Из-за чего могла смущаться Беата, Одже придумать так и не смог: его-то она точно никогда не стеснялась. И, наверное, именно поэтому одним сказочным утром снова заглянула к нему на огонек. Да еще и принесла обещанную книгу — толстенный фолиант, где были собраны какие-то мифы Южных стран.

— Это Айлин из Окиноса привезла, — почему-то пряча глаза, сообщила Беата. — Там много всего разного… Скажешь, что глупо в таком возрасте небылицы читать…

— Не скажу, — не удержавшись, перебил ее Одже. Беата вздохнула и, как ему показалось, довольно улыбнулась.

— По-моему, в сказках самая большая правда нашей жизни, — как-то слишком по-взрослому заметила она. И тут же добавила, будто бросая Одже вызов: — Но ты можешь с этим не согласиться. Если добудешь доказательства.

Одже понял, что Беате очень хочется уговорить его прочитать принесенную книгу, но она боится, что он может разрушить ее собственные впечатления о ней.

— Не хочу спорить с девушкой, которая любит сказки, — ответил он. — По мне, так умнее их еще ничего не придумали.

Теперь Беата улыбнулась уже открыто и немного лукаво.

— Посмотрим.

Одже не знал, что она хотела посмотреть, но он перевел все имеющиеся у него в наличии свечи и натрудил глаза до болезненного зуда, однако прочитал за ночь все пять сотен страниц Беатиной книги и к утру был готов ответить на любой ее вопрос. И только с первыми лучами позднего солнца понял, что вряд ли она рассчитывала на подобные подвиги, а значит, появится в караулке в лучшем случае через неделю. А то и через месяц. Или вовсе забежит мимоходом, чтобы забрать любимую книгу, и ни о чем не спросит.

И все равно ждал, как последний болван, и прислушивался, и вскакивал на каждый женский голос за окном, пока не свалился после бессонной ночи и не забылся до глубокого вечера.

Когда проснулся, за дверями завывал ветер, а на столе стояла плетенка с пряниками, и аромат имбиря перекрывал все остальные тюремные запахи.

Одже, не веря себе, с полчаса смотрел на политые глазурью сладости и не решался к ним прикоснуться. Разве можно было даже подумать о том, чтобы съесть хоть одну штуку? Одже это казалось самым большим святотатством на свете. Хотелось осторожно взять пряник, погладить, накрыть второй ладонью и прижать к сердцу, согреваясь придуманным теплом. По сути, они ведь и могли быть не от Беаты: просто Одже надоумил имбирный запах, а он послушно ему поверил. И даже уточнять у Беаты не решился, чтобы не убить сумасшедшую надежду. А вдруг Беата согласится быть его другом? Первым в жизни настоящим другом?

Неужели Одже и этого не достоин?

Беата пришла лишь через день, но про пряники не сказала ни слова. Только почему-то снова прятала глаза, и Одже, похолодев от собственных догадок, не удержался от прямого вопроса:

— Тебе неприятно сюда приходить? Я понимаю, тут мрачно и неуютно, и преступники совсем рядом, и я постоянно на глаза попадаюсь…

Беата подняла на него изумленный взгляд.