Когда поют деревья

Аннализа держала мнение о политике при себе. Противники войны презирали солдат и называли их детоубийцами, а сама Аннализа хоть и ненавидела войну, но не испытывала ненависти к солдатам. Да и как их было ненавидеть? Парни просто выполняли долг перед своей страной, и когда Томас сыпал непонятными армейскими терминами, рассказывал о самолете, на котором полетит завтра с авиабазы Макгуайр, и делился предположениями о том, что случится в ближайшие месяцы, она понимала, что ее любимый мужчина – это человек чести.

Что будет после того, как он вернется с войны? Если Аннализа до сих пор так его любит, почему лишает их шанса? Сейчас Томас сидит перед ней, он – смысл ее жизни, живое доказательство того, что любовь существует – целый мешок яблок, свалившийся ей на голову. Однако нельзя забывать о последствиях. Да, ей сейчас больно – а это слишком мягкое описание чувств, раздирающих ее сердце, – но пусть они останутся бывшими влюбленными с чудесными воспоминаниями – это единственное, что они могут себе позволить.

Несколько раз, когда разговор перескакивал с военных будней на забавные случаи из обычной жизни, Аннализа задумывалась: а если бы она не рассталась с Томасом и он не попал в армию, что тогда? Они бы остались вместе? И она бы продолжала рисовать? А он так и собирался поступить в стоматологическую школу? Лишил бы его денег отец или нет? Осталась бы Эмма жива? Вдруг она снова попыталась бы покончить с собой – и на этот раз успешно?

В конце концов, учитывая, что Аннализа так и не создала ни одного шедевра, возможно, все это было зря. Неужели она лишилась шанса сохранить любовь лишь ради того, чтобы быть дилетанткой, как и другие художницы Миллза?

В голове заиграла Suspicious Minds Элвиса – та самая песня, которая лучше всего описывала их противоречивые отношения.

«Зачем ты сюда пришла? – спросил ее внутренний голос. – Почему ты никак не бросишь этого парня?»

И прямо посреди разговора с Томасом Аннализа в ответ этому голосу крикнула:

– Черт побери, откуда мне знать!

– Вот здесь я и живу, – сказала Аннализа, открывая дверь в квартиру.

Как было не впустить его сюда? Ведь Томас очень долго являлся частью этой мечты – он первый поверил ей всерьез. В голове у Аннализы была полная каша. Девушке хотелось спрыгнуть с балкона и наконец упокоиться с миром. Разве справедливо – заставлять ее делать выбор между любимым человеком и творчеством? Почему Бог допустил, чтобы она так сильно полюбила парня, который может разрушить этой любовью всю жизнь?

– Ты не теряла время зря, – сказал Томас, разглядывая стены гостиной, сплошь увешанные картинами. – Я не знаток, но, по-моему, эту красоту уже можно вывешивать в музее.

– Я бы не отказалась.

Аннализа давила в себе эмоции, словно язычки пламени, разбегающиеся по лиственному ковру. Если бы только Шэрон Максвелл была с ним согласна…

Заставив себя сосредоточиться, она пробежалась по всем своим работам, показывая Томасу, как постепенно менялся ее стиль с прошлого лета до сегодняшнего дня. Томас долго разглядывал каждую картину, и его живой интерес грел ей душу.

– Мне казалось, что я продвинулась вперед, но Шэрон посеяла во мне серьезные сомнения.

Аннализа пересказала Томасу слова учительницы и свой ответ, который, скорее всего, лишил ее шанса когда-нибудь повесить картины на выставке Шэрон и в любой другой более-менее заметной галерее Портленда. До сих пор она никому не рассказывала о своей вспышке в мастерской Шэрон, даже бабушке, потому что ей было слишком стыдно.

Но после того, как она поведала все Томасу, ей стало намного легче.

– Ты на самом деле продвинулась вперед, Аннализа. Я это вижу.

– Я не уверена, – ответила она. – Есть люди, которые трудятся всю жизнь, но так и не достигают вершин мастерства. Для этого нужен врожденный талант, которому невозможно научиться. – Неужели она признается в этом вслух? – А вдруг мне не хватает таланта? В общем, без творческих метаний не обходится ни один человек искусства. Я почти ничего не нарисовала с самого Рождества. Кто же знал, что у художников тоже бывает творческий кризис?

Самое главное она так и не сказала – просто не осмелилась переступить черту. Сильнее всего Аннализу волновал вопрос: что, если она променяла их любовь на пустышку?

– Даже не начинай, – возмутился Томас. – Ты не только самый целеустремленный человек из всех, кого я знаю, но еще и самый талантливый. Это всем известно. – Он обошел комнату. – Только взгляни на свои картины. Уже поздно в себе сомневаться. Ты шагнула далеко вперед.

Аннализу так захлестнуло волной любви и преданной поддержки, что она растерялась, не зная, что ответить.

Томас показал на дерево, видневшееся в балконном окне.

– Значит, вот она где, наша Пизанская ель.

– Да, это она, – подтвердила Аннализа, открывая дверь на балкон.

Холодный ветер ворвался в комнату, остужая пылающий в груди огонь.

Томас засмотрелся на музыкальную подвеску, собранную Аннализой из подручных запчастей, найденных в магазине Уолта, а потом посмотрел на вид, открывавшийся с балкона, который она нарисовала и прислала в письме прошлым летом.