— Да, вон и коростель свистит, радуется.
— А знаешь, о чем он говорит?
— Нет, не знаю.
— Иди-ка сюда, Фахри.
— Что случилось, Гариф-агай? — Фахри тут же подошел к своему бригадиру. — Да вот Тимер не знает, о чем коростель говорит.
— Что за интерес в его свисте?
— Для нас с тобой, может быть, и неинтересно, а вот молодому человеку надо знать. Расскажет когда-нибудь детям своим.
— Ладно, коли так.
Фахри издал горлом какой-то странный звук, похожий на писк птицы, и заговорил речитативом:
Даже после того, как Фахри кончил говорить слова, из горла у него долго выходил дрожащий звук. И в это время он действительно напоминал птицу. Тимер, восхищаясь какой-то детской наивностью сурового человека, закрыл глаза в самом начале песни и открыл их только, когда песня кончилась и сидящие рассмеялись.
— Ну как, понравилось? — спросил старик Гариф.
— Очень понравилось, агай.
— Наш Фахри интересный человек. С таким и работать весело. Чего только он не умеет! Может изобразить и перепелиный свист, и трели соловья, и курлыканье журавлей. Может, попробуешь, Фахри?
— Да нет уж, агай, лягу я, завтра рано вставать.
И он пошел в сторону шалаша.
— Знаешь теперь, о чем поет коростель? — спросил Гариф.
— Знаю.
— Но все-таки теперь он поет немного по-другому, Фахри этого не знает, — рассмеялся Гариф и сам стал подражать голосу коростеля, заговорил речитативом:
Тимер улыбнулся:
— Очень хорошо. И ведь расторопно тянуть надо, агай. Самые трудные времена уже прошли, теперь мы идем в гору. — И он добавил в костер дров, почувствовав, что замерз.
— Верно, — согласился бригадир, подсаживаясь поближе к костру. — Вот ведь как оно в жизни получается. В памяти у меня еще стоит время, когда я отвозил вас в Ташлы. Очень тяжелый год был. К весне дела мои совсем плохи стали. Правда, дали немного кукурузы.
Куда деваться, как жить? Вот и пошел к Михайле, своему знакомому, рассказал о своем положении, мол, помираю с голода. Тот прежде всего накормил меня. Потом дал полпуда муки. Иду домой, еле ноги волоку. Сомнения меня разбирают, нет, думаю, в мешке полпуда, меньше, пожалуй, будет. Стал подходить к дому, мешок вроде потяжелел, да ведь, думаю, не полпуда, целый пуд, ошибся русский. Вот как шайтан путает человека.
Сколько воды утекло с тех пор, жизнь совсем стала другая. Подумай только, какой хлеб наш колхоз сейчас сеет! Ведь наши отцы и деды даже во сне не мечтали о таком!
— Верно, агай, — согласился Тимер.
— По земле ходили, топтали ногами наше богатство.
— Дело не только в этом, агай. Над тем богатством другие хозяева были. Если бы не Октябрьская революция, не избавиться бы нам от нищеты.
— Это я хорошо знаю, все было на моих глазах. И твой отец ведь пал в борьбе за наше счастье. Да, много погибло в те годы, но зато и сам царизм закопали в могилу. А сейчас уничтожим нищету навеки.
— Правильно, агай!
В это время из темноты послышался скрип колес, фырканье лошадей, щелканье кнута и негромкий разговор.
— Что же это такое? — старик Гариф вскочил с места. — Или эта Фатима, негодница, решила и ночью работать? Нет, эти едут по дороге. Пошли-ка, выйдем навстречу.
Тем временем голоса совсем приблизились, стали ясно видны силуэты людей и лошадей.
Впереди на телеге было полно народу, все смеялись и громко разговаривали. И далеко вокруг разносился звонкий голос Фатимы. Телега остановилась около Гарифа и Тимера. Фатима подошла к ним:
— А-а-а, вот кто это, оказывается, — сказала она, узнав Тимера. — Здравствуй, Тимер. И Гариф-агай здесь. Ну что ж, поздравьте нас. Завершили сев!
— Поздравляю, Фатима! — Тимер пожал ее шершавые руки. — От всей души. Молодец!
— Ах, как ты меня подвела, Фатима, я ведь и сам хотел быть первым.
— Не грусти, агай. Впереди дел еще много, может, и займешь первое место.